Усадьба по ту сторону холма

II

II

Когда-то давно, ещё мальчишкой, граф до смерти зарубил отцовской саблей молодую сосенку на главной аллее парка, и с тех пор парковые деревья объявили хозяевам усадьбы войну. К ним было опасно приближаться. Граф знал об этом и не забывал предупреждать об опасности слуг, пока у него ещё были слуги (в один не самый прекрасный день они все дружно покинули дом). Обыкновенно слуги, выслушивая наказ, преданно смотрели бараньими глазами, а когда граф отворачивался, они перемигивались и по очереди крутили пальцем у виска.

После того, как деревья поймали сначала лакея, а затем повара, прочие обитатели дома перестали втихомолку посмеиваться над графом. Наглядный пример в парке – два больших кокона из сухих ветвей на вершине самого высокого дерева – как-то не способствовал излишнему веселью. Граф принял решение выжечь парк. Чтобы огонь не перекинулся на дом, следовало вырубить деревья возле его стен. Для этого в усадьбу была приглашена команда из дюжины дровосеков. Граф не стал ни о чём их предупреждать, чтобы они не отказались работать, но очень скоро пожалел о таком легкомыслии. В то время как лесорубы взялись за уничтожение деревьев, граф сидел в своём кабинете и слушал стук топоров как музыку, но музыка эта уже через четверть часа сменилась воплями, полными ужаса. Побросав инструмент, дровосеки сбежали из усадьбы, навсегда оставив на потеху деревьям ещё двух человек.

На следующий день один из уцелевших явился к графу, держа наперевес огромный топор, обозвал графа «пособником дьявола» и потребовал от того невообразимую уйму денег, дабы возместить моральный ущерб. Такого количества денег у графа отродясь не водилось, к тому же слова «пособник дьявола» его сильно задели. Оскорблённый граф заявил дровосеку, что тот даже гроша ломаного не получит, так как не выполнил и десятой доли работы. Вместо того чтобы безропотно выйти вон, как полагалось делать в таких случаях, дровосек молча запустил в графа топором. Граф увернулся, и топор прорубил книжный шкаф, расколотил вдребезги бюст древнегреческого философа и безнадёжно испортил Библию, изданную в конце шестнадцатого века. На шкаф графу было наплевать, а вот за Сократа и Библию стало очень обидно. Граф придушенно крикнул, зовя на помощь слуг, а больше ничего предпринять не успел, потому что в него полетело дубовое кресло. Он опять увернулся, на этот раз не стал смотреть, что из обстановки было разворочено посредством кресла, а сбежал в библиотеку, наспех там забаррикадировался, извлёк из нижнего ящика стола два длинных кремневых пистолета с резными рукоятками (с этими пистолетами его прадед некогда успешно разогнал крестьянское восстание: пару раз пальнул в небо с крыльца, и собравшиеся во дворе крестьяне мигом разбежались), не торопясь зарядил пистолеты, по-пиратски крест-накрест засунул их за пояс, в подтверждение своей храбрости взял в придачу кинжал (который в мирное время использовался для очинки карандашей) и тихо выбрался из библиотеки, крадучись вдоль стены и озираясь по сторонам, чтобы вовремя успеть увернуться от очередного летающего крупногабаритного предмета. Оказалось, что возмущённый дровосек уже ушёл: его утихомирил помощник повара (точнее, не помощник, а просто повар, потому что прежнего повара сцапали деревья). Он поступил просто, но разумно: предложил дровосеку выпить. После выпивки лесоруб успокоился и даже попытался починить сломанный шкаф, но ещё больше всё развалил и удалился, напоследок сообщив повару, что, мол, барин ваш на службу к дьяволу поступил. Насчёт службы повар не понял: как это так, барин на то и барин, чтобы нигде не служить и проводить дни напролёт в праздности, но насчёт дьявола запомнил.

Повар обладал хорошей памятью и природным даром к разведению быстрорастущих сплетен. Следствием сего стало то, что прислуга начала сторониться графа. Его это обеспокоило, но не сильно. Он решил, что сплетни исчезнут сами собой, если не давать нового повода для возникновения слухов; к несчастью, новый повод не заставил себя ждать.

Однажды вечером граф зашёл в свой кабинет и увидел, как горничная торопливо закрывает лежащую на столе книгу. Граф сделал вид, что ничего не заметил (он знал, что горничная, почти бессловесная застенчивая девушка, иногда подкладывает сухие ломкие цветы в те книги, что он чаще прочих берёт в руки). Он попросил горничную зажечь свечи: в комнате было сумрачно. Граф подумал о трепещущих огоньках свечей, и вдруг сразу стало светло. Горничная и с места не успела сдвинуться. Свечи зажглись сами собой. Горничная всплеснула руками, в ужасе уставилась на графа и ринулась прочь из комнаты. Графа же странное явление ничуть не испугало, он решил, что это не так уж и плохо, когда предметы повинуются одному его желанию – зато слугам меньше работы.

Но горничная считала иначе. Утром она привела в усадьбу католического священника. Добрый патер долго просидел за обеденным столом, много съел и ещё больше выпил, по-дружески пообщался с прислугой, затем перевёл всё своё внимание на хозяина дома. Патер задал графу множество разных вопросов, например, не являлся ли тому суккуб в образе соблазнительной обнажённой девушки или, скажем, дьявол в обличии козы с женским лицом; не приходили ли какие-нибудь сомнительные агенты по купле-продаже движимого и недвижимого имущества, не предлагали ли подписать невнятных контрактов, напечатанных тёмно-красным и пахнущих серой или палёным мясом. Во время беседы со священником граф зевал, смотрел в окно, считал завитки на кружеве своих манжет и на все вопросы честно отвечал «нет», чем немало огорчил доброго патера. Тем не менее, святой отец счёл нужным довести свою работу до конца. Для начала он длинно и нудно обратился к Господу на плохой латыни, испрашивая помощи, дабы вернуть заблудшую овцу в стадо Господне. Граф отвлёкся от своих манжет и принялся считать ошибки в латыни священника. После свершения молитвы патер заставил графа выпить святой воды из почерневшего серебряного кубка. Вода была набрана самолично патером из гнилой речушки, протекавшей рядом с усадьбой. Граф робко попытался возразить, что святую воду следует хотя бы прокипятить перед применением, а ещё лучше воспользоваться тою, что доставляет водовоз, но на это священник яростно возразил, что за подобные речи следует незамедлительно предавать анафеме. Граф рассудил, что раз ему не составляет труда усилием мысли зажечь свечи, то, может быть, тухлая вода не нанесёт его здоровью особого ущерба, и решил больше не прекословить патеру и тем самым не нервировать его, а то ведь не отвяжется. Граф покорно проглотил воду, от которой так и разило болотом, и был оставлен в покое.