Родителей своих Мишка не помнил. Жил он с дедом и бабкой в их ветхой избенке на берегу речки в Чижевском селище, что под Хлыновым раскинулось.
Трудное детство было у Мишки. Дед был совсем дряхлым, и приходилось мальчику и коз пасти, и крышу латать, когда протекала, и дрова на зиму заготавливать. Зимы в вятских краях суровые, а силенок мало. Пока ребенком был, хворост собирал, а уж когда подрос, с дедовым топором в лес ходить стал – сушняк рубить да вязанками домой носить. Хворост быстро прогорал, и ходить за ним в лес приходилось каждый день. Не то – самостоятельные мужики: те деревья валили, пилили и на лошаденке в санях вывозили.
А еще – голодно зимой. Однако научился Мишка силки ставить. Когда-никогда птица попадет или заяц, тогда праздник в доме – мясным духом пахнет.
Каждое воскресенье бабка водила Мишку в церковь, на службу. Мишке в церкви было интересно: высоко над головой росписи чудные – ангелы парят, свечи горят, ладаном пахнет, оклады у икон златом-серебром сияют – лепота! И вокруг нарядные все, особливо купцы, житий люд. Те всегда в первых рядах, а беднота да голытьба позади толкается.
Мальчик любознательным был, бабку вопросами донимал: «Что там написано?» Только что бабка сказать могла, когда сама неграмотная? Однако любознательного мальчонку заприметил приходской священник – пригрел, грамоте учить стал. А Мишка и рад. Случится время свободное, и, когда службы в церкви нет, к священнику бежит.
– Эта буковка – «аз», эта – «веди», а эта – «ижица».
Священник терпеливо показывал Мишке буквы в большом церковном псалтыре, а тот не переставал удивляться диковинным обозначениям, старательно выведенным рукой писца, а еще тому, что у каждой свое, говорящее название!
Беден был Мишка, не мог купить ни бумаги, ни пергамента, ни чернил. Из письменных принадлежностей только и было, что перьев в избытке. И учился Мишка писать зимой на снегу, а летом – на пыльной земле пальцем или хворостиной. Однако сметлив он был не по годам – схватывал все на лету, впитывал знания, как губка воду, и памятью Господь его не обидел. И к весне уже весь алфавит знал и читать умел – пока, правда, по слогам.
А еще священник его числам учил. Поперва, пока счет до десятка шел, Мишка на пальцах считал. А потом при храме вроде церковно-приходской школы образовалось, и Мишка вместе с другими ребятами стал ее посещать.
Смелым был Мишка – жизнь заставила. От деда защиты и помощи по дряхлости его ждать не приходилось, вот и бился Мишка на кулачках, когда обижали. Не смотрел, что обидчик старше и ростом выше. Часто сам бит бывал, и синяки не сходили, но уважать себя заставил. Весь Мутнянский конец знал, что малец обиду не спустит. Мутнянский – это от речки, Мутнянкой прозванной. Несколько улиц, часто кривых и коротких, конец образовывали. И селились на таких концах люди одного ремесла.
Мутнянский конец был местом, где селились лодочники. Кто долбленки делал – это когда из ствола толстого дерева нутро выдалбливается, а потом снаружи обтесывается, а кто и плоскодонки ладил. Узка долбленка, но верткая, ходкая на воде. Плоскодонка пошире будет, на ней хорошо грузы возить.
Мишка мечтал иногда: «Как вырасту, тоже лодки делать стану».
Востребованное ремесло – Мутнянка в десяти шагах от избы протекает, впадает в Вятку. А где реки, там и спрос на лодки есть. И инструменты у деда есть – в сарае. Только вот заниматься ремеслом сил у него уже нет.
Так и рос паренек – как почти все его сверстники: работой любой занимался, не гнушаясь, лишь бы на еду заработать, потому как деда с бабкой тоже кормить надо.
Только после одной встречи жизнь Мишкина изменилась.
По селищу весть пронеслась: колокол в церковь Успения Пресвятой Богородицы привезли. Он лежал во дворе на жердях, дожидаясь подъема на колокольню. Узнав о колоколе, сбежались ребята посмотреть вблизи на сверкающее диво. Большой колокол, на солнце блестит, а понизу – вязь славянскими письменами.
И стал Мишка те буковки читать. Слушают ребята, рты раскрыв. Многие и постарше изрядно, да неграмотны вовсе.
Обошел Мишка колокол, надпись счел. А рядом купец оказался. Послушал он Мишку и подошел после.
– Никак – грамоте обучен?
– Разумею.
– Сколько весен тебе?
– Бабка говорит – двенадцать.
– Хм, а живешь где?
– На Мутнянском конце.
– У лодочников?
– Ага.
– И считать умеешь?
– А до десяти десятков.
– Ты гляди-ка, – удивился купец. – Кто же тебя научил?
– Священник Питирим – да вот же его церква.
Купец раздумывал, с любопытством оглядывая паренька.
– А как тебя звать-величать?
– Михаилом, – солидно ответил Мишка.
– Заработать хочешь?
– Кто же не хочет?
– Это верно, да вот только не у всех получается. Ты вот что: приходи завтра ко мне в лавку – на Огневищенском конце, спросишь Аникея Лазарева.
Купец огладил бороду, перекрестился на икону надвратную и вышел с церковного двора. А Мишку любопытство распирало – чего от него купцу надобно?
Ночью он спал беспокойно, а утром, едва проснувшись и ополоснув лицо, задал курам корма и – на Огневищенский конец.
Идти было недалеко, Чижи – село невеликое.
Добежав до лавки, Мишка остановился в нерешительности. В лавку заходили и выходили люди. Наконец Мишка решился и вошел.
Ого! У купца лавка была больше, чем дедова изба. И чего только на полках не было: тюки тканей разных цветов, платки, еще чего-то, чему Мишка и названия не знал.
Оробел парень, застыл у порога. Неудобно ему стало, видя такое богатство вокруг, за свою драную рубаху и босые ноги.
– Ты чего встал – проходи!
Из-за прилавка вышел давешний купец.
– Здравствуй, Михаил.
– И вам доброго дня, дядя Аникей.
– Разговор у меня к тебе есть. Помощника я к себе в лавку подыскиваю – чтобы грамотный был, счет вести мог. Был у меня помощник, да только зимой лихоманка его забрала. Давай-ка проверим, насколько ты учен. Держи!