Утилизация

Утилизация

Вторник, 17.30

- Ждите специалистов с девяти до пятнадцати ноль ноль. Вам предварительно позвонят.

Врач поправил очки и продолжил уверенно тыкать в экран планшета.

- Заранее соберите что нужно: документы, одежду. Список я вам в мессенджер отправил. И заявку на возмещение расходов обязательно подайте, на Госуслугах форма есть, свои данные введёте, и в течение тридцати рабочих дней Центр утилизации вернёт вам деньги. Подпишите тут.

- Спасибо, - Надя приложила электронное кольцо к зелёной галочке на экране и с досадой отметила, что рука подрагивает. Планшет пискнул, документ сложился в виртуальный конвертик и улетел в цифровые дали.

- Не за что, - откликнулся врач. Его ассистент уже собрал датчики и упаковал реанимационный аппарат в пластиковый контейнер. Мужчины постояли ещё несколько секунд - "минута молчания", подумала Надя - и ушли. Хлопнула дверь. В комнате стало тихо.

Вторник, 17.40

Надя стояла столбом, боясь нарушить каменную тишину, будто та могла обрушиться на неё тяжёлыми глыбами и раздавить. Мать всхлипнула. Надя вздрогнула, посмотрела на её одутловатое лицо, мокрое от слёз.

- Ну а что ты хотела, а? Что ты хотела? Думала, я вечно тебя выхаживать буду, подгузники тебе менять? - Надя натянула подол платья, выпятила живот ещё больше. - У меня вот забота, мне о ней думать надо! И вообще, полгода прошло, по закону имею право!

Мать заворочалась, пытаясь приподняться, но парализованное тело не слушалось, только глаза стеклянными шариками катались в глазницах, следя за заметавшейся по комнате дочерью. Слёзы лились непрерывно, затекали в уши, оставляли на подушке мокрые следы. Мать скулила, шмыгала носом, и Наде хотелось убить её, удавить собственными руками, чтобы вместе с беспомощной матерью уничтожить чувство вины.

Она схватила смартфон, открыла список:

- Так, паспорт, полис, пенсионное...

Рванула дверцу шкафчика:

- Чёрт! - оторвала надломившийся ноготь, бросила на пол, пролистнула список контактов: - Алё, Мариночка, запиши меня на завтра. Да жесть, ноготь сломала. Время? Не знаю, сейчас... - и матери: - Вот во сколько они приедут? И там я сколько проторчу? Долго это будет всё?

Мать глядела с ужасом, раззявив рот. Хрип булькал у неё в горле, никак не превращаясь в крик.

- На послезавтра, Марин, да, на три, хорошо, пока, - Надя бросила телефон на пол, согнулась пополам, упала на колени. И завыла.

Вторник, 18.40

- Утилизация завтра. Да нормально. Врач сказал, инъекция будет. Раз и всё, даже не почувствует. Просто уснёт. Документы собираю, одежду погладить надо, платье её это синее. Туфли положить, на каблуке, наверное, белые возьму. Бельё, платок на голову, из Турции, помнишь, привозили? Я хорошо, таблетки выпью сейчас. Нет, не надо, сама справлюсь. А то тебе премию урежут, а нам ещё ремонт... ага. Ну пока. Я позвоню завтра, ага, пока.

Надя положила трубку, подолом платья вытерла лицо, встала, посмотрела на мать. Та лежала вытянувшись, не моргая глядя в потолок. "Умерла, что ли? Ещё не хватало, это же всё переоформлять" - подошла к кровати, тронула мать за руку. Мать моргнула, поджала губы, отвернулась.

Надя взяла пилочку, подпилила острый краешек сломанного ногтя, сразу горстью проглотила таблетки, назначенные гинекологом, и нарочито бодро принялась громыхать ящичками комода, перебирая вещи.

- Ну что поделаешь, мам, не лежать же тебе овощем вечно? Сама слышала, что врачи сказали: не восстановишься уже, паралич полный, необратимый. Ты, помнишь, говорила, что не хотела бы так существовать? Ну вот. И я мучиться перестану, сама понимаешь, как мне тяжело тягать тебя туда-сюда, рожать же скоро. Серёжа работает, от Верки помощи никакой, а на сиделку денег нет. Так же для всех будет лучше, правда?

Мать протестующе замычала в ответ. Надя обернулась, прищурилась, глядя на неё:

- Если ты ждёшь, что я передумаю, то нет. Ты заслужила вот это всё. Хлебай полной ложкой.

Отвернулась, достала конверт с документами, принялась перебирать пластиковые прямоугольники в поисках нужных. Слова лезли наружу вперемешку со злостью и давними заплесневелыми обидами. Теперь можно, даже нужно было их высказать. Пусть забирает с собой. Хватит терпеть. Подошла к матери, наклонилась над ней, заглянула в выцветшие бледно-карие глаза и, словно плевки, начала бросать ей в лицо слова:

- Ты же всю жизнь нас гнобила. Меня, отца, Верку. Указывала нам, как жить, что есть, с кем дружить. Орала по поводу и без, вечно недовольная была. Мы у тебя были тварями, дебилами, идиотами. Папу унижала. Хотя он был тряпка, конечно, хоть бы раз слово против сказал. И умер молча, будто чтобы тебе угодить. Верка молодец, я ей даже завидую: нашла в себе силы свалить из этого гадюшника, не то что я. Я-то всё надеялась, думала, ну мама же, не может она меня ненавидеть, наверняка любит. Только по-своему. Ну-ну. Ты даже парализованная умудрилась всю кровь у меня выпить. А тебе всё мало было. Сколько раз мне Серёжа говорил: давай сдадим в приют, она же нам жизни не даёт. Не могла я, совесть не позволяла. Больше не могу. Я всё решила. Верке, кстати, я сообщение отправила, так оно даже не прочитано ещё! Вот тебе ответочка. Каково это понимать, что ты никому не нужна? Что сдохнешь завтра и никто не пожалеет, а?

Мать заморгала часто-часто, слёзы снова побежали по лицу, скапливаясь в морщинках блестящими лужицами.

Надя отошла к шкафу, сняла с вешалки синее платье, помолчала пару секунд и решительно повесила его обратно.

- И не в синем платье ты поедешь, а вот в этом, бордовом.

Злорадно улыбнулась и достала отпариватель.

- Помню, как мы с Веркой это платье покупали. Мусор соседям выносили, домашки их детям тупым делали, чуть ли не год копили, дуры. У мамы же юбилей, старались, порадовать хотели. Думали, наденешь и скажешь: "Какие дочери у меня умницы!", и счастья у всех будут полные штаны. А нам этим платьем по мордам: идиотки, дебилки, что за тряпка старушечья! Помнишь? Двадцать лет прошло, а будто вчера было. Не зря я платье хранила, пригодится наконец.