Утроба

Утроба

Первое, что я почувствовал, когда очнулся — это удушающий запах разложения. Прежде мне уже доводилось ощущать трупный запах в морге. С тех пор я не мог не спутать его ни с чем другим. Этот едкий, вызывающий тошноту смрад словно обретал бестелесную форму и подобно духу впитывался в каждую частичку твоей кожи.

Я ничего не видел. Разлепить глаза не получалось, веки казались не подъемными. Я попытался пошевелить рукой, но она как будто прилипла к полу, на котором я лежал. Полом это назвать тоже язык не поворачивался. Скорее это была некая субстанция, клейкая лента с инородной массой. Я ее не видел, но ощущал липкую влагу на руке, как она то и дело хлюпала, стоило мне предпринять очередную попытку освободиться свое тело от ее цепкой хватки.

После тщетных попыток выбраться я понял, что меня начал охватывать страх, разливаясь ледяной водой от груди по всему телу. Что происходит? Почему я здесь? Где это «здесь»? Есть ли в этом месте кто-нибудь еще?

Но вместо вопросов, появляющихся один за другим в моей бушующей от мыслей голове, мне удалось лишь исторгнуть отчаянный крик. Ответило мне собственное эхо. Многократно мой вопль отразился от стен, повторяясь раз за разом, раз за разом, пока не затих вдали этого загадочного помещения. Без сомнений — гигантского помещения.

Я попытался снова вырваться из липкой жижи, но внезапный поток режущей боли разорвал меня изнутри. Кожа на моей руке растянулась и дерни я чуть сильнее, она разорвалась бы как бумага. С головой было не лучше. Волосы удерживала невидимая рука, и стоило мне предпринять попытку хоть немного приподнять голову, как тысячи маленьких и острых иголок вонзились мне в затылок.

Попытки высвободиться не прекращались. Прошла вечность, прежде чем мне надоело терпеть невыносимую агонию в теле, а голос мой охрип до такой степени, что я был более не в состоянии даже вздохнуть без режущего ощущения в горле. Затем я долго плакал. В этом незримом для меня месте нельзя было не заплакать.

И вдруг, среди обуявшей меня паники и поглотившего с головы до пят отчаяния, я прозрел. Это было воспоминание, столь отдаленное и еле уловимое, что мне пришлось напрячь каждую извилину для его поимки. Погоня за ним почему-то виделось мне как ловля бабочек с сачком, сетка которого была размером с напёрсток. Каким-то чудом мне удалось как следует прицелиться, замахнуться и поймать эту крохотную бабочку-воспоминание. Я взглянул на узор ее крылышек, внимательно рассмотрел пухленькое брюшко и понял, что смотрю на собственную погибель.

Да. Я был мертв.

Я помню, как грузовик вырос словно из под земли — по крайне мере для меня, человека, рассеяно блуждающего по улице и не видящего перед собой ничего, кроме иллюзорного представления своих мыслей. В те мгновения я был частью космоса и все мое пребывание на земле сводилось лишь к физическому присутствию. Сознание летало в отдаленных мирах. Великая пустота тянула словесные нити из моей головы и, ловко орудуя спицами, вязала нечто чудесное и неописуемое по своей форме. Происходило чудо. Галактика и я соединились как двое влюбленных, создавая жизнь. Но затем произошел резкий удар. Я лишь успел почувствовать, как на мгновение полетел, пока яркий свет не обволок собой все, что я видел.

И вот я снова здесь. Мертвый, но все еще живой.

Я уловил звуки возни. За ним последовали что-то напоминающее клацание и стрекотание. Один за другим во тьме рождался этот мерзкий шум, сводящий меня с ума. Я так же отчетливо уловил тоненький писк, пронзивший мои уши длинной иглой. И хоть я думал, что мне не испытать более трепетного страха, нежели когда я очнулся в этом богом забытом месте, ужас перед тем, что приближалось ко мне был с ним не сравним ни с чем.

Оно ползло. Я чувствовал, как сотни, а может быть тысячи крохотных лапок ступают на склизкую поверхность. Лапки эти не касались моего тела, но я был готов поклясться, что чувствовал их. Существо чавкало и издавало звуки похожие на стрекот тысяч цикад и хруст ломающихся сухих ветвей. Даже не видя его я нарисовал в голове картину огромного существа продолговатой формы и мягкого на ощупь. У морды этого исполина были клешни, а рядом соседствовали длинные усики, касающиеся своими тончайшими кончиками всего, до чего могли дотянуться. Едва вообразив эту тварь, определенно принадлежащую к иному миру, я ощутил омерзение и трепет.

Существо приближалось. Хлюпанье, наверняка исходившее из его ротовой полости, было близко. Лапки уверенно маршировали в мою сторону и звук их шуршания друг об дружку доводил до безумия.

Оно хотело пожрать меня. И даже будучи мертвым, я не желал быть частью этой твари. Не хотел оказаться внутри склизкой утробы и слушать нескончаемое чавканье клешней. Что есть силы я дернул обеими руками и почувствовал, как часть моей плоти все еще осталась в плену у скользкой материи. Все тело жгло, горячий пот стекал по животу и спине стекаясь в единую дорожку. Боль, что я ощутил не поддавалась никакому описанию, и я твердо осознавал, что если не хочу оказаться внутри существа, то должен вновь ощутить эту боль, и не единожды.

Ноги оторвать оказалось куда тяжелее. Они отказывались двигаться и поддаваться моим усилиям. И лишь когда существо было столь близко, что я уже чувствовал исходящее от него гнилостное зловоние, мне удалось обрести невиданную силу, пропитанную страхом. Плоть моих икр отделилась от ног. Я чувствовал, как мясо на них свисало как кусок оборванной ткани. Эта боль была еще хуже прежней, и я понимал, что последнее — мою голову и застрявшие в слизи волосы, мне ни за что не оторвать. Ощутить муку уже дважды пережитую мной за эти минуты, казавшиеся вечностью, в третий раз мне было не под силам, и я подумал, что сдаться отродью, ползущему ко мне, будет куда лучше.

Рыдая от боли и от осознания своей посмертной участи, я приготовился к поглощению. Быть может, так оно и должно быть? Стать частью огромного куска из плоти и обитать в желудке среди других мертвецов. Ведь это закон, а все должны подчиняться закону...