Увертюра Хаоса

Глава 1. Замешательство

Крупные ремни неприятно царапали кожу, сковывая настолько, что было тяжело дышать, и перед глазами не темнело только из-за необходимого количества кислорода, позволяющего держать сознание на плаву. Неизвестно, что из этого было лучшим: нырнуть с головой в спасительную темноту, где нет боли и страха, или остаться здесь, борясь с тошнотой и паническими атаками, накатывающими подобно бушующим волнам. Яркий свет лампы резал глаза, но даже под веками невозможно было спрятаться от него, только морщиться и радоваться редким слезам, стекающим по щекам и исчезающим где-то на холодной поверхности кушетки. Запах медикаментов раздражал и вызывал комок в горле, - хотелось закашляться или сглотнуть слюну, чтобы избавиться от неприятного горьковатого привкуса на губах, но во рту все пересохло, язык онемел и напоминал наждачную бумагу, а кашель только усугублял положение, потому что требовал больших затрат энергии и пропахшего спиртом, но, тем не менее, драгоценного воздуха. Пальцы дрожали и пытались за что-нибудь ухватиться, но ремни не позволяли двинуться должным образом, впиваясь в раздраженную кожу, и под ладони попадалась только сбившаяся простынь, недвусмысленно мокрая.

В голове было пусто, возможно, кто-нибудь пошутил бы даже про перекати-поле и пустыню, но в определенной мере там и в самом деле словно гулко отзывалось эхо на каждый резкий вздох. Память словно любезно стерли ластиком, - таким милым, в виде котенка или цветного слоника, чтобы не было так обидно лишаться осознания. В груди ворочалось чувство страха, возвращающееся в очередной раз, и это было единственным доказательством того, что все происходящее – неправильно. Человек не боится неправильного.

Над головой что-то скрипнуло, и словно непонятный шепот в голове подсказал, что это шаги. Тело непроизвольно выгнулось дугой, ремень впился в кожу на животе, перекрывая остатки кислорода, и с губ сорвался болезненный вздох. Лампа над головой погасла, и перед глазами все потемнело, словно я ослепла. На секунду даже возникла мысль, что да – так и есть, однако дальше размытые очертания приобрели четкость, и над лампой появился пошедший трещинами и темными пятнами потолок. Дорожки слез неприятно стягивали кожу, но буквально спустя несколько секунд правая кисть освободилась, руку словно обожгло сотней иголок, и такая мелочь, как неумытое лицо, мгновенно забылась. После долгого времени, проведенного в одном положении, тело не хотело слушаться, и я не могла даже толком поднять конечность, которая словно омертвела. Хотелось почесать нос, пощупать волосы, под которыми зудела кожа, и размять ноющую спину, но вместо этого в поле зрения появились руки, обернутые в латекс медицинских перчаток, и принялись устанавливать катетер, больно прощупывая вены. Попытавшись высвободиться из хватки, чтобы развязать еще один ремень, я замычала от боли, когда пальцы больно сжались, выжидая, пока не прекращу барахтаться. Пришлось оставить эту идею и послушно лежать на кушетке, наблюдая краем глаза за тем, как подсоединяют трубку от капельницы и пускают прозрачную жидкость.

Закончив процедуру, доктор принялся отстегивать оставшиеся ремни, вызывая у меня стоны счастья и облегчения. Ноющая боль в копчике только усилилась, когда тело вернуло себе возможность двигаться, и потребовались усилия, чтобы не сверзнуться на холодную плитку. Неприятные ощущения от влажной простыни усилились вместе с возвращающейся чувствительностью тела, и я сдвинулась на край, со стыдом следя, как кусок материи скатывают и выбрасывают в железную телегу на колесиках, очевидно, предназначенную для мусора. Не нужно задавать лишних вопросов, чтобы понимать, по какой причине простынь мокрая. Лежать без движения неизвестно сколько времени, не имея возможности сходить в туалет… Только почему не подложили утку, на худой конец? Они ведь должны быть в каждой палате (а я ведь в палате, верно?). Стараясь не думать о том, как это смотрелось со стороны, я с удовольствием запустила пальцы в волосы и замерла, удивленно моргая.

Пустая голова плохо работала, но определенные мелочи сами появлялись в необходимый момент. И я помнила, что волосы были достаточно длинными, черными, как вороново крыло – гордостью, которую кто-то (кто?) любил расчесывать, заплетать и сооружать из гладких и прямых прядей невообразимо красивые прически. Сейчас же то, что находилось на голове, напоминало щетинки, отросшие у побритого налысо мальчишки. Возможно, просвечивалась даже кожа головы, но я не хотела искать зеркало, чтобы в этом удостовериться. Свежепойманная новость вводила в ступор и вызывала новый приступ паники. Как? Почему? Зачем? От потока вопросов человека за спиной спасали только пересохшие губы, которыми я все еще с трудом могла двигать. Нижняя лопнула, но уже успела покрыться характерной коркой, и возникло подозрение, что я провела здесь не несколько часов.

Дней? Не хочу об этом думать.

- Пересадите ее в кресло, - раздался мужской голос, и мир перевернулся с ног на голову. Вернее, это меня подхватили на руки, а слабость и головокружение создали впечатление, что все вокруг вертится, будто нахожусь в шкатулке, которую можно крутить при помощи рычага. Кушетка исчезла из поля зрения, вместо нее появилось простое инвалидное кресло, потертое от времени, куда меня далеко не нежно усадили и сжали плечи, чтобы не завалилась вперед, как кукла – только далеко не неваляшка. Только сейчас заметила некое подобие больничного платья: я бы даже сказала, пакет из специальной ткани, в котором прорезали дырки для рук и головы, неудобный, жесткий и натирающий все, что только можно, однако сухой, что можно было назвать просто лучиком света в этом месте, полном тьмы и страха. Да, практически голая, с капельницей и без большей части волос, я переживала только о том, что меня одели в сухое; но если бы начала сейчас дотошно разглядывать каждый инструмент в помещении, кушетку, копошащегося в углу доктора и повисшие ремни, то сошла бы с ума. И далеко не понарошку.