Увидимся 33 года тому назад

Глава 1. Гаджо

12 сентября,

за два дня до свадьбы

Когда ты добираешься до той самой румынской деревушки тремя самолетами из России, двумя поездами из Бухареста и одним автобусом из Брашова, чтобы успеть на похороны своего отца за одни сутки, меньше всего хочется узнать, что отец все-таки не умирал, а твоя цыганская бабушка Рубина все выдумала, чтобы заманить тебя в табор спустя столько лет. Но зачем?

Во мне и не осталось ничего от ромалэ, а то, что все же осталось, я умело маскирую. И я не о темном пушке над верхней губой, что приходится щипать каждую неделю. И не о кудрявых черных волосах, тугих и жестких, как проволока. Я их давно остригла по плечи и приучила к утюжку. Когда спрашивают, откуда я такая взялась, смуглая, но зеленоглазая, говорю, что румынских кровей. Румынских? Цыганских? Велика ли разница? И все же велика. Цыгане и румыне никогда не имели ничего общего, и я всегда хотела походить на первых. Уж лучше брать свои корни от Римской Империи, чем от индийских цыган. К тому же, ни один из моих клиентов, узнав о том, что я чистокровная цыганка, не возвращался на мои сессии. И все же те, которые уходили, раздражали меня меньше, чем те, которые после моего признания, просили достать колоду Таро или протягивали ладонь. На них я насылала порчу и делала куклы Вуду. Шучу. Кукол я делать не умею.

Итак, меня зовут Тая, я хороший психолог, но плохая цыганка. И это моя история. Когда-нибудь я напишу настоящую книгу о том, как цыганская грязная и босая девчонка из румынских трущоб смогла сбежать от своего грозного отца и не менее грозного жениха, обещанного ей с пеленок. И не просто сбежать, а стать свободной женщиной, получить магистра психологических наук и купить квартиру старого фонда на Невском, а пока… а пока ограничимся этим дневником в кожаной обложке.

Я и сама не знаю, почему решила его купить на блошином рынке в Брашове по пути сюда, в табор. Купила, потому что решила писать? Или пишу, потому что купила? Здесь, около деревни, совсем не работает связь, и я чувствую себя рыбой, выброшенной на берег. Задыхаюсь. В Петербурге я своя среди чужих, а здесь… все же чужая среди своих. Как же прекрасно, что эта семья немного говорит и понимает, но не читает по-русски (благодаря Советскому Союзу). Это мне будет на руку, когда кто-нибудь из них найдет этот дневник. А это случится обязательно, поскольку настоящие ромалэ не знают, что такое личные границы, но прекрасно знают, как шариться по чужим шкафам (или сундукам в моем случае, ибо другого в таборе не найти).

Кстати мой отец в добром здравии. Я не видела его четырнадцать лет, и за эти четырнадцать лет даже у меня появились седые волосы, а он все так же легко седлает коня, не глядя попадая ногой в стремя, носит всю ту же кожаную жилетку от деда и шляпу с широкими полями от прадеда. Я отреклась от этой семьи и клялась больше никогда не ступать в их дом, но весть о смерти отца все же что-то во мне перевернула. Быть может, он и был плохим отцом, но только не по цыганским меркам, а по моим, “психологическим” и “обрусевшим”. И вот я снова здесь, снова обманутая и снова севшая в лужу. Никогда не верьте цыганам. Даже если вы сами — цыгане.

Бабушка Рубина — единственная, с кем я поддерживала связь все эти годы. С помощью редких звонков через других людей и писем. Быть может, она и самая по-цыгански хитрая в нашем роду, но все же мои сердечные дела ее всегда волновали больше, чем чьи-либо еще. Она была против моего брака с Яшкой, которого назвали моим женихом, когда мне было четыре месяца, а ему шесть. Честности ради, он вырос очень красивым мужчиной, но все же я не из тех женщин, которые закрывают глаза на иные качества ради сильного и здорового потомства. Иначе я бы так и осталась в Румынии пасти лошадей, верно?

Хотя когда тебе двадцать восемь и ты до сих пор девственница, даже мускулистые руки Яшки кажутся уже не такими и угрожающими, хоть он и может переломить ими твою шею, словно веточку. Правда, он уже и сам давно женат, и, кажется, я насчитала шестерых детей возле его дома…

Ах да, Яшка стал одним из первых, кто построил в поле свой деревянный дом. По праву главы большого семейства. Больше детей - больше прав и денег из общака. Значит, этот табор все таки перестал быть кочевым и решил осесть. Здесь повсюду идет стройка, но цыгане еще живут в шатрах неподалеку, как и моя бабушка, как и мой отец, хотя он баро. Баро, не барон. Мне нравится эта байка, придуманная когда-то европейцами, что у ромалэ есть свой барон. Они просто услышали однажды цыганское слово "баро", каким цыгане называют вожака, и добавили одну невинную буковку на конце. Барон! Зато как это звучит устрашающе и солидно! Кстати, "баро" переводится как "важный" или "большой".

Сначала меня поселили в шатре вместе с бабулей. В таборе моего отца мужчины и женщины живут строго раздельно, итого насчитывается около двадцати шатров и четырех кибиток. Я помню эти старинные и резные дома на колесах еще с раннего детства - прародителей трейлеров (этот табор всегда был немного позади мира, а отец с трудом принимал технологии). Как у русских детишек бывает забава рассматривать узорчатые ковры на стенах в гостях у бабули, так и я, сидя на траве и расшатывая очередной молочный зуб, изучала мастерство резчика по дереву. Раньше, двадцать лет тому назад, Рубина жила в одной из таких кибиток, или вардо, как называют ее в Европе, но возраст взял свое, и Рубину "спустили" в шатер. Ее ноги совсем почернели от варикоза, чтобы осилить деревянную лестницу без перил. Я слыхала, что даже Джон Леннон, да-да, тот самый, из The Beatles, однажды подарил своему сыну настоящую цыганскую кибитку, запряженную лошадьми, но даже она, сколько бы денег за нее ни отвалили, не сравнится с кибиткой бабушки Рубины. Так вот именно эту кибитку я и смогла выпросить у Ритика, правой руки моего отца, ибо сам отец разговаривать со мной не хотел и даже не смотрел в мою сторону. Когда я вошла в табор с чемоданом в руке, мой отец даже не узнал меня, приняв за чужака, а когда же я произнесла свое имя, замер на мгновение от шока, а затем плюнул на землю и ушел восвояси.