Ужасный Катарсис

Главы 1-11

Небольшое введение 

Не презирай безумца!

Безумец

Меня зовут Борщего де Эшафотини, хотя мой хозяин Катарсис, у которого я служу домоправителем уже четвёртый год, называет меня просто Джонни. Возможно, из нелюбви к помпезности, а может, и в честь знакомого инквизитора. Да, ведь у Катарсиса есть две страсти — он обожает животных и пыточные камеры; а ещё ненавидит алхимиков до глубины своей каверзной души. Несчастные алхимики, в многочисленности водящиеся у окрестных замков, страдают и от первого, и от второго его увлечения.

Вообще, надо сказать, мой хозяин — немного странный человек. Так говорю я, а, например, проезжающие мимо нашей обители коммивояжеры — «чертовски нервный, безвозвратно сбрендивший истеричный тип». И с ними порой трудно спорить.

Он прожил полную опасностей и приключений жизнь, и это не могло не сказаться на рассудке бедняги.

       Бывало, он приходил домой очень поздно, и по нетвёрдой походке и выпотрошенным карманам я догадывался, что он был в таверне, где угощался коктейлем «Я сам знаю, когда мне хватит!».

Тогда он был разговорчив, и по-отечески положив мне руку на плечо, начинал самозабвенно рассказывать, как в одну из ледяных моравских зим он застрял на заснеженной горной вершине, и ему пришлось съесть своего татуированного коня;

       Потом  он доставал из-за пазухи пачку сухариков и начинал тихо плакать над ними, потому как очень страдал из-за того, что одна прекрасная леди призналась когда-то ему в любви и предложила скрепить их незыблемый союз узами священного брака, на что он малодушно ответил «Мнэ-ээ...».

       «С тех пор, — хлюпал Катарсис, - вся моя жизнь пошла кувырком!».

       Я утешал его простыми словами и пододвигал ещё сухариков...

Однако такое расстройство чувств наблюдалось у Катарсиса не всегда. Бывали дни, когда, поднявшись, он распахивал тяжелые ставни своей комнаты, бесцеремонно сбрасывая с неё удобно устроившуюся семью полусонных клопов,  удовлетворённо оглядывал простирающиеся на мили вокруг зелёные безмятежные холмы и курящийся над ними сизоватый дымок, принесённый, вероятно, с костерка святой инквизиции, и начинал мурлыкать  любимую мелодию.

       Потом почти до полудня он вертелся перед зеркалом в чёрном элегантном фраке, слегка отдающем мышами. Вероятно, сей костюм был позаимствован у какого-то вампира. Ведь каждый знает, что в любом порядочном замке — с подвалами высшей степени мрачности, со следами спёкшейся крови на замшелых стенах, густо увешанных кривыми мечами, а также минимум с двумя жутковатыми статуями у входа —обязан найтись хотя бы самый завалящий вампир!

       После завершения своего туалета Катарсис спускался по винтовой лестнице, выдраиваемой мною каждый месяц чуть не до зеркального блеска, и требовал подавать завтрак. Завтрак оп его представлению должен был состоять из зажаренного на вертеле поросёнка, и запивать его надлежит вином в таком количестве, которое могло содержаться только в личных погребах его величества.

Поскольку удовлетворять его требованиям было всё равно невозможно, я ставил перед ним стакан тыквенного соку и тарелку ячменной каши — это полностью соответствовало моим представлениям о здоровой пище, но Катарсис был, как всегда, явно не в восторге.

«Что могут подумать мои знакомые рыцари! – возмущался он, энергично орудуя ложкой, - Я дворянин, достойный потомок своих предков, и что же? Питаюсь, как изморенный коростой суслик!»

       Я благоразумно помалкивал, думая о том, что это существо он напоминает всё остальное время.

       Закончив завтракать, Катарсис по своему обыкновению отправлялся на прогулку, и, выглянув из окна можно было наблюдать, как он с бесподобно ужасным хохотом, от которого у всех тростниковых крыс в округе останавливалось сердце, гонялся за каким-нибудь бедным крестьянином, пытаясь испробовать на нём свои новенькие щипцы для снятия ногтей… 

       Да, уж что Катарсис так нежно любил и чем гордился — это своей коллекцией экзекуционных инструментов. Бережно протёртые шелковой тряпочкой, они хищно поблёскивали в свете смоляных факелов. Для них Катарсис никогда не жалел времени и сил. Ему никогда не надоедало водить меня по безрадостным холодным подземельям, с теплотой в голосе рассказывая об очередной мясокрутке или рёберном крюке. Ещё бы! Я ведь был единственным человеком, перед которым он мог похвастаться своими приобретениями.

       Правда, в первое время работы у Катарсиса я опасался, что настанет день, и он захочет испытать на мне свойства усовершенствованной иглы для глаз или душетряски святого Лаврентия. Но вскоре с несказанным облегчением убедился, что Катарсис не намерен меня истязать, так как я виртуозно готовлю его любимый пудинг с корицей и райскими яблочками.

       Как я уже успел убедиться за время моей работы домоправителем, она предполагает общение, — у каждого человека есть какая-то черта, ставящая других в тупик, и персону начинают считать съехавшей с катушек, хотя во всём остальном она может оставаться милой, деликатной и полностью приемлемой. Так было и с Катарсисом: за исключением  фанатизма к орудиям инквизиции, ничто не нарушало его имидж разочаровавшегося в жизни нервного героя, тем не менее, ироничного, любезного и элегантного. К сожалению, в периоды депрессии он становился абсолютно другим — жалким, с всклокоченной прической «а-ля берсерк» и каким-то затравленным взглядом — такой бывает, когда куриное крылышко крепко застрянет в глотке. Но это была другая, скажем, менее удачная сторона личности Катарсиса.