В глубине дремучих лесов

В глубине дремучих лесов

Инок Игнатий достал маленький сухарик из мешочка на поясе и, вместе с крохотной чарочкой разбавленного вина, больше похожей на напёрсток, протянул худощавой измождённой женщине.

— Прими же Тело и Кровь Господни, раба божья Агафья.

Женщина проглотила сухарик, осушила чарочку, перекрестилась и с благодарностью посмотрела на монаха. Тот, осенив ее крестом, поцеловал в бледный лоб и произнес:

— Ну, ступайте с миром, дети мои, и можете не волноваться об опасностях разных, кои на пути могут вам повстречаться, ибо Божья благодать теперь на вас лежит!

Агафья прижала к груди маленький свёрток с розовым личиком и низко поклонилась.

— Благодарим тебя, батюшка, что нашёл время на нас нерадивых, отпустил грехи.

— Господа, не меня благодарите! А что до нерадивых, то все мы его дети, что князья, что простой люд!

Лохматый, бородатый мужик обернулся с повозки, сделав удивленную гримасу. Грязной рукой он сдвинул шапку набок и озадаченно почесал затылок.

— Как же нас, холопов, с князьями-то ровнять можно? Вона на них какое бремя возлежит, народом управствовать — не корову пасти, а княжество, поди, и не хлев?!

Отец Игнатий завязал мешок и закинул его на плечо.

— Ну, не всяк князь светел, иные и точно в хлеву управствуют, а что до бремени, так и у вас оно немалое, вона пузыри пускает, — привычным движением он огладил бороду, — его и воспитать по уму надобно, и вырастить, чтобы человеком стал.

Агафья, переглянувшись с мужем, слегка улыбнулась, отчего исхудалое, уставшее лицо тут же преобразилось, наполнившись материнской теплотой и заботой. Покрепче прижав ребенка, женщина стала легонько его качать.

Мужик, достав тощий кошель, подошел к монаху.

— Ты батюшка, на нас не обессудь, серебром-златом не шибко-то богаты, но, чего есть, прими.

— Не надо ни злата, ни серебра, — Игнатий нахмурился, — вам оно нужней будет, а у меня пока всего хватает, да и надобно чего будет, так Бог меня не оставит.

Мужик снова растерялся:

— Ну как же, причастие святое, да просто так?!

— Просящему подайте, вот и вся плата.

— Нет, батюшка, постой, — мужик воротился к повозке и, покопавшись в тюках, вытащил маленький промасленный сверток.

— Я кузнец, вот, даст Бог, на новом месте дело наладится, а энта вещица мне вроде и не к чему, вот от всего сердца хочу тебя отблагодарить, батюшка, прими сей дар, не обидь.

 Игнатий насупил густые брови, взял свёрток в руки и осторожно развернул. Внутри оказался тоненький кинжал с красивой резной рукоятью в виде волчьей головы.

— Ни к чему мне подобные подарки, эта вещица охотнику какому больше пристала или воину, — он тяжело вздохнул и завернул сверток, — но, раз от всего сердца, приму.

Глава семейства просиял от радости, заулыбавшись беззубым ртом.

— А рукоять-то мой старшенький делал, Алёшка, ну вы ж знаете, причащали, — он горделиво указал на парня лет пятнадцати. От такого внимания Алёшка покраснел как рак.

— Толковая у тебя смена, молодец! – сузив зелёные глаза, Игнатий чуть заметно кивнул и, оправив рясу, забрал посох, покоящийся на повозке.

— Ну, ступайте с миром, Господь вам в путь! – перекрестив семейство, монах побрёл дальше, а путники еще долго стояли, провожая взглядом его массивную фигуру.

По небу, толкаясь серыми боками, медленно плыли облака, готовясь разлиться очередным теплым, летним дождем. Округа была наполнена стрекотом и жужжанием букашек, звонким перекрикиванием птиц и спокойным размеренным шелестом деревьев.

Раскинув ветви, зелёные великаны свысока наблюдали за вознёй на земле, лишь изредка наклоняясь друг к другу, и перешептываясь, словно заговорщики.

Несмотря на чуть прохладный ветерок и тучи, погода все же стояла знойная.

Углядев котлован, Игнатий, не раздумывая, свернул в сторону него. Чистота духа не может быть без чистоты телесной, а чего греха таить, запашок от него уже шёл изрядный.

Не всегда в дороге удавалось привести себя в порядок, а когда выдавалась такая возможность, монах старался ей не пренебрегать.

Вода приятно охладила изнывающее от жары тело, вымывая дорожную пыль, пот и грязь. Вдоволь поплавав, с некоторым сожалением выбрался на берег, фыркая и оправляя волосы с бородой. Взвалив на себя нехитрые пожитки, он отправился в путь, с удовлетворением отметив, что запах исчез.

Волхв Ярисвет неторопливо и мягко втирал дурнопахнущую мазь в иссохшую руку чумазой девчушки. Переслава, так величали маленькую непоседу, постоянно оглядывалась через плечо на  расположившуюся неподалеку мать и корчила «страшные» рожицы, всем видом пытаясь показать кормилице, как ей приходится тяжело.

Но женщина лишь изредка удосуживалась взглянуть на малютку, целиком отдавалась приготовлению похлебки на маленьком костре

Ярисвет замечал все это, но не придавал значения. Его разум воспарил в вершины бытия, где нет места людским страстям. Чувствуя  вокруг себя невидимые течения, он попросил силы у лесного хозяина, ощутив тяжелую животную мощь, свежесть хвои, прохладу утренней росы и вложил их в излечение.

Слова, словно шелест осенней листвы, тихо срывались с его губ, падали на руку девочки. Шелест листвы, гонимой ветром, с каждым следующим мгновением набиравший силу.

«Мазь — всего лишь проводник, она, конечно, укрепит усыхающую руку, но по-настоящему поможет ей выздороветь только сила Ярисвета и помощь лесного Хозяина, который никогда не оставлял его мольбы без внимания».

Девчушка попыталась о чем-то спросить, но один взгляд суровых карих глаз, на миг оторвавшийся от руки, заставил её замолчать.