В город привезли оружие

Пролог. Снег под куполом

Вот и начинается зима. Первый снег падает на лобовое стекло, но долго там не задерживается, капельки бегут вниз. Улица за окном кажется серой и чистой, можно представить, что прохожие тревожатся лишь потому, что зима застала их врасплох, — утром, выходя на работу, они не захватили шапки, их носы и уши замерзли. Впереди едет катафалк, окна этой длинной темной машины завешены красными шторами. В последнее время мой город вообще полюбил красный цвет. Я все не решаюсь обогнать катафалк, веду машину за ним, стараясь не думать о том, кто там лежит. А главное: почему он там лежит. Холодно. Мороз пробирается и в машину, я снова пытаюсь включить печку, она не работает.

— Петар, надень шапку.

Я кидаю строгий взгляд в зеркало заднего вида, но он его не ловит. Мой младший брат Петар лежит на заднем сидении, его трясет. Его лоб блестит от пота, его живот под футболкой неритмично поднимается в такт нервному дыханию. Его трясет не от холода, но, боже мой, было бы куда лучше, если бы он просто страшно замерз. Ногами в носках он упирается в дверцу, острые колени возвышаются над сиденьем, пальцы напряженно скрючены. И все-таки в машине все равно холодно, мне хочется схватить его ступни и погреть, как хватала его мама в детстве, когда он приходил домой, нагулявшийся до синих губ. Но Петар уже давно взрослый мужчина, его ноги не обхватить, да и шапку он не надевает.

Я поворачиваю руль и паркую машину на обочине дороги. Вольт бы сказал, что мне стоит быть осторожнее, стараться действовать максимально быстро и не привлекать внимания, и его осуждающий голос здесь со мной, даже когда его нет рядом. Удивительно въедливый человек. Впрочем, я не чувствую, что эта короткая остановка может отразиться на наших судьбах, нас либо поймают, либо нет, у нас получится уехать из города или нас, должно быть, убьют. Если все упростить до вариантов с положительными и отрицательными результатами, то шансы пятьдесят на пятьдесят вне зависимости от этой короткой остановки. По крайней мере, катафалк уедет вперед.

— Анита, ты куда? — глаза Петара расширяются в детском ужасе, и я отвожу взгляд, мне стоит прекращать искать в нем славного ребенка, которым он когда-то был. Петар вырос, и многие говорят, что чудовищем.

— Жди. Мне нужно взять кое-что из багажника.

Петар провожает меня испуганным беззащитным взглядом, словно в этом мире у него нет опоры, кроме меня. А я и не знаю, что скажут наши друзья, когда увидят его после того, что он сотворил. Может быть, действительно этой опоры нет и мне нужно увезти его далеко-далеко.

Мокрый асфальт отражает красный неоновый свет от аптечного креста на вывеске. А я помню, что и восемь лет назад, когда этот город был совсем другим, моим родным Вавилоном, здесь тоже была аптека, только крест горел зеленым светом. Как это глупо и смешно, они даже перекрасили вывеску. Еще это немного страшно. Подземный город Новомирск выползал наружу и все больше поглощал мой Вавилон.

Зима была моим любимым временем года, и именно этот период. Отчего-то сильнее всего меня завораживало среди природных явлений то, как снег постепенно окутывает землю с остатками травы и деревьями с редкими листьями, напоминаниями о вчерашнем лете. Это спокойная пора. Я ловлю снежинки на рукав пальто, их узоры не видны, это оказываются некрасивые мокрые комочки. И вдруг меня охватывает ужас: откуда здесь вообще снег? Город уже несколько лет окружает купол, защищающий его от радиации, неужели Петару все-таки удалось его прорвать? Город неспокоен, людям страшно, тревожно и грустно в нем, но неужели на улице не было бы паники, если бы у него получилось? Или все те, кто подвержен радиационному воздействию, уже укрылись в подземных городах, а все прохожие — люди с устойчивостью? Это непохоже на правду. Я успокаиваюсь, когда в моей памяти всплывают обрывки слов Клавдия о том, что под куполом периодически собирается конденсат и над Новым Вавилоном тоже проливаются дожди. А в холодное время года, значит, здесь бывает снег. В детстве у меня была игрушка в виде города в прозрачном шаре, если потрясти ее, там падали снежинки. Мне подарил ее папа.

Глаза Петара лихорадочно блестят даже сквозь оконные стекла, мой взгляд цепляется именно за этот блеск. Комитет общественной безопасности взялся бы за проверку наших документов, даже если бы только заметил его взгляд, так мне кажется. Я решаю больше не терять времени, открываю багажник и достаю оттуда пакет с теплым пледом, здесь у меня целый набор нужных вещей для выживания.

Когда я распахиваю заднюю дверь машины, Петар даже не додумывается убрать ноги. Комок снега падает ему на носки, и он поджимает под себя ногу, словно лягушка, уколотая иголкой.

— Анита, — говорит он с удивлением и радостью, будто бы не надеясь меня больше увидеть. Я накрываю его пледом, он зеленый в клеточку, и под этим цветом кожа Петара еще бледнее. Он вцепляется тощими пальцами в край пледа, и отчего-то именно в этот момент мне становится очевидно, что мой брат окончательно болен. Его разум едва выдерживает, а может быть, уже поломан окончательно. Та неземная тварь ошиблась, посчитав, будто бы люди способны выдерживать эту силу.

Моя жалость разбивается о ранку на его пальце, похожую на ожог, когда я вижу ее. Петар сжег целую площадь. Как много крови на этих тонких красивых пальцах, сколько смертей под сердцем в этом болезненном теле. Какую жуткую тварь накрываю я сейчас пледом и все еще люблю ее. Это мой брат.

Петар хватает меня за руку, его ладонь оказывается горячей.

— Как много боли, Анита. Я всю ее чувствую. Они кричат, они плачут, но они и смеются. То есть мы. Это все мы.

— Это все ты, Петар.

— Не только чувства, хотя я и знаю, как тебе жалко меня, и как страшно и отвратительно. Это еще и воспоминания, я знаю, что ты думала и чувствовала, когда уезжала из Вавилона, какой был запах у зубной пасты Влада, когда вы целовались впервые, как тебе было страшно, когда я пропал, и даже то, что ты сама не помнишь, например, какой симпатичной игрушкой я показался тебе, когда меня только принесли из роддома. Прости! Я знаю, что чувствует Вольт, он беспокоится и заботится о нас, несмотря на свою хмурость, я знаю, какие последние мысли были у мамы, но я никогда тебе о них не скажу, я знаю, как отец справлялся со всей ненавистью, а еще все милосердные мысли Клавдия, которые я в этот момент понимаю, все любимые коктейли Валентина и как их смешать, а еще как Павел ненавидит свое отражение, как Венере мешается свет по ночам и как кончает Вера Емельянова. Я даже знаю то, о чем думал Марлен в день, когда наш Вавилон был разрушен, и все шаги, которые его привели к этому. И да, да, Анита, это ты замерзла, ты устала, у тебя температура, это тебе зябко только смотреть на снег, а не мне. Но, когда я думаю об этом, мне самому становится холодно.