В гостях

В гостях

На Покров, кажись, это было. Ага! Как сейчас помню. А мож и нет. Да только весть

до меня дошла - овдовела Фроська. Я-то сам уж да-а-авно бобылём.

Дай, думаю, вечерком в соседнее село сбегаю. К бабке на "глядки". К Фроське

этой. Попроведововаю. Мож, по хозяйству чего помочь?

Нарядился я весь в парадное, цветочек в картуз, как есть - жених.

Прокрался огородами к Фроськиному дому, да

только к ограде подошёл, как собаки набросились. Я их клюшкой-то гоню, а

сам слышу - дверь в дому скрипнула. Кто-то стоит на крыльце с фонарем.

- Ой, - смешком запричитала бабка, - это кто ж к нам пожаловал? Афанасий

Кузьмич, ты что ли? Что ж как тать в нощи?

- Да, я, Ефросинья Ивановна, рядом проходил. Гуляю перед сном. Дай, думаю,

загляну, коль оказия вышла.

- Это ты, дед, верно сделал! Вот, возьми лопату... Да

не эту! Вон ту, побольше! Ага. Ты вот - хоть бы снежок кругом дома

откидал. Не зря ж, поди, ходил - вот, развейся малость!

А сама ласково так на меня смотрит.

- Чёрт меня дёрнул, - ругаю я себя, да второй час снег кидаю. Вот уж Луна в небо

выкатилась, звезды насыпались.

Слышу, дверь опять скрипнула. Выходит Фрося, вся румяная, щёки горят, аж пар от

неё клубами.

- Ты что ж в дом-то не идёшь? Чо на морозе маешься? Аль меня боишься,

старый? Чай, не укушу? - и хитро так улыбается.

- Дак я это... Я ничего. Да вот беда - промокли лапти.

Она мне рукой машет:

- Дык, давай, заходи! Я их в духовку-то? Печь всё одно затопила. Ужин вот тебе

готовлю: слышь, как шкворчит?!

А сама лукаво так поглядывает. Груди-то, каждое - с ведро, руками подбила вверх,

глазки у ей как салом помазали - блестят до с поволокой. Охоча, видать, до

лакомого.

Ну я и зашёл. Чо ж не зайти?! Руки-ноги не гнутся, продрог весь.

Стоит Фрося у печи, подбоченилась, а в глазах её огоньки скачут:

-Скидавай, Афоня, лапти! В духовке-то они враз

просохнут. А, дед? - подмигнула Фроська, обернулась ко мне спиной, наклонилась и

распахнула духовку.

Смотрю я: духовка у Фроси - что надо! Мне б самому согреться, чо уж

лапти-то!

А хозяйка глазом косит: останусь иль домой пойду. Хитра!

Я рассудил: однако ж дело говорит, хоть и баба! Покладу-ка я их туда, лапти-то.

Пусть, стало быть, сохнут. А я погощу маненько.

Гляжу, и впрямь уважить меня надумала: на печи свинка в сковородке спорится,

шкворчит; картошечка толченая в чугунке пар пускает; в миске огурчики

малосольные томятся да хлебушек добрыми ломтями нарезан...

Запах стоит, аж внутре свело! М-да-а-а!

Это ж пока ужин поспеет, делать-то что? Огляделся. Изба как изба.

Только что на столе портрет: мужик с бородой. В черной рамочке. Спокойник - муж,

значит. Новопреставленный.

Рядом четверть самогону. Я на Фросю глянул.

- Обождал бы чуть? Скоро рагу поспеет, - мне поперек говорит.

- Да я так, помянуть. Ну и для сугрева.

Фрося мне согласно кивает у печи, да в зеркало прихорашивается.

Иду к столу, нолил в стакашек и жахнул. Вот хорошо! Даж на озорство

потянуло.

И пришла мне на ум такая шкода: почём время зря терять, подборю лучше бабку? А

там, глядишь, и аппетит нагуляем. Всё веселей.

Подхожу к Ефросинье Ивановне эдаким гоголем да глаз прищурив.

- Чот, Фрось, продрог я весь! Мне б погреться!

- Вишь, какой неугомонный ты, Афанасий! Я прям на тебя удивляюсь: двужильный ты,

что ле? - вижу, Фроська не против.

- Да найдётся у меня жила, хоть и одна, да найдётся - не боись! - и, значит,

приступаю.

Она чуть толкнула меня:

- Дров подкинь, коль замёрз! - а в глазах ее пламень заполыхала. Вижу, Фроська

прям вся в огне. Но вдруг глаза опустила, пошла к столу. Перекрестилась на

образа и обернула портрет к стене.

Я вижу: дело деликатное. Иду к печи - дай-ка, вроде, дровишек добавлю. Закурил.

И тут она меня сзади хвать за ...

В-общем, мы это... на лавку сели и давай обниматься.

И вдруг чую: жуткий дух! Чо ж такое - неужто бабушка пропала?! Вроде, не

старая ж совсем?!

Открываю глаза - ну просто сил нет: смрад, хоть плач, хоть святых выноси!

- Ой, - вопит моя подружка-старушка, - ой-ё-ёй, видать свинка-то подгорела!

Мы вскакиваем и бежим скрозь гарь к печи!

Глядь на сковороду: рагу из борьки-хряка всё шкворчит, почти готовое. Всё в порядке.

Дак откуда ж дым?

Нырк я в духовку, а лаптей моих и нет!

Одна видимость. Сказать вернее - не зги не видно. Но что характерно, от вони аж

ноздри рвёт да глаз режет...

- Слышь, дед - вопит бабка - так это твои лапти дымят!

Это я и сам понял. Пропали лапти. Вся как есть в дым ушла моя обувь.

И до того мне обидно стало, уж в грудях заныло: я тут весь вечер снег метал, а

мне такая благодарность?

Да тут она ещё визжит:

- От твоих портянок у меня прям пелена с глаз спала: не мил ты мне более! Вонь

от тебя, что от твоего козла! Тьфу!

А сама так сморщилась, словно ей все 100 годков, ага!

Бе-е-жит, окошки распахиват. Да руками машет, что твоя мельница.

Ну я тогда ещё гордый был такой:

- Да и ты не шибко хороша, Фрося! В-общем, ухожу я от вас! Увольте!

Выпил я с обидки ещё стакан, даже закуски не нужно: дымища да вонища - хоть

ножом режь! Сгорели лапти. И портянки с име.

Выхожу я на цыпках до крыльца, а во дворе - всё село с вёдрами сбежалось.

Добровольное, стало быть, пожарное общество.

- Свят, свят, свят! Да ты ж глядь! - орут бабы - Да это ж чёрт к Фроське

сватался!

А мужики - хвать вилы, да и за мной!

Тут я ноги в руки и бежать!

Отбежал с версту, да как сзади крики стихли, упал под куст и огляделся.

Лежу, дрожу и думаю: зачем побежал? Я ж весь в такой саже,

что с двух шагов в ночи не разглядишь!

Вот так - несолоно хлебамши, срамом покрытый, побрёл я босым по снегу восвояси.