В упор не промахнёшься

В упор не промахнёшься

1.

Раз в неделю почтовый ящик приходилось чистить от рекламных буклетов. Это ж представить жутко, сколько людей работают на мусорку, сокрушалась про себя Лика, выгребая из ящика нарядные глянцевые бумажки, в которых было столько холодящей свежести и упругости, словно жизнь им предназначалась куда более долгая, чем полет до ближайшей бумажной корзины. Всякий раз Лике было даже немного стыдно скармливать буклеты мусоропроводу: такую внушительную толпу маркетологов, дизайнеров и типографов ей рисовало воображение.

«Уважай чужой труд». Бабушкина наука. И еще вот это: «Заботься о близких». Вспоминалось в те минуты, когда Лика думала, что вот есть же, есть на свете приюты для престарелых…

Она глубоко вздохнула: не хотелось идти домой. Но придется. Надо.

Из пачки рекламных буклетов ей под ноги спланировал иссиня-белый конверт. Еще один шаг — и сгинул бы в мусоропроводе. Лика подняла его, недоумевая: для квитанций на квартплату еще не время, а никаких других конвертов в этом ящике давно не появлялось. Раньше бабушке писали подруги, но она пережила их всех еще с десяток лет тому назад.

Непривычный формат. Побитые дальней дорогой углы. Чужие яркие марки, неразборчивые печати. Наклейки-штрихкоды. Рукописная латиница сопротивляется глазу. Похоже, ошибся почтальон, сунул не в тот ящик. Лика едва не отложила письмо на подоконник, но еще раз всмотрелась в строку с именем адресата.

«Nora Nikolajewa». И в адресе отправителя — «Zürich». Подумать только!

— Ба, тебе письмо. Представляешь — из Швейцарии!

Нора никак не отреагировала. Лика вообще не была уверена, что та услышала, хотя бежевые накладки слухового аппарата были у старухи на месте. Девяносто пять лет. Лике все чаще казалось, что безвылазно сидящее в квартире человеческое существо уже не имеет никакого отношения к ее бабушке, да и вообще большую часть дня обитает в каком-то параллельном мире. Ладно, Нора порой бормотала что-то невнятное или, жестикулируя, разговаривала сама с собой. Ладно, зависала, не донеся ложку до рта. Ладно, вдруг вздрагивала, словно разбуженная ходом времени, и громко спрашивала, не пора ли Лике делать уроки, хотя школу Лика окончила без малого полтора десятка лет тому назад. Ладно, эти бесконечные лекарства, которые надо было выдавать Норе по расписанию, потому что сама она, разумеется, забывала об их приеме, как накрепко забывала и все остальное. Ладно даже, ее внезапные побеги, когда она еще могла перемещаться без ходунков, — и, возвращаясь с работы, Лика или мама могли обнаружить ее озадаченно кружащей на лестничной площадке или заблудившейся во дворе (дверь в квартиру, разумеется, оставалась нараспашку). А как-то раз, года два тому назад, Нора умудрилась упилить в парк за два квартала и Лика с мамой чуть с ума не сошли, а привел старуху назад добродушный алкаш, сам едва державшийся на ногах. Это, по крайней мере, было терпимо.

Страшнее всего становилось, когда Нора целиком возвращалась в реальность. Точнее, возвращался вместо нее кто-то другой, совсем не похожий на твердую и суховатую, но в общем, как помнилось, добрую и справедливую Ликину бабушку. В такие минуты Лика была готова верить в духов, в бесов, в потусторонних существ, злонамеренно подселяющихся в человеческое тело, потому что ее бабушкой этот кто-то, наблюдательный и чудовищно жестокий, быть просто не мог. «Уже, считай, разменяла четвертый десяток, а все при мамке сидишь, — произносила вдруг Нора, больно тыкая в Лику холодным заскорузлым пальцем. — Ну сиди дальше. Кому ты нужна, такая рохля». «Все молчишь, хоть бы рассказала чего. Ну молчи дальше. Немым нет в жизни счастья». «Зачем такие штаны надела? Задница у тебя слишком толстая для штанов. Вон, девчонки в телевизоре…»

«Ну а что вы хотите, — говорил, приходя, врач. — Деменция. Гибель нейронов. Распад личности. Ей сколько лет-то? Скажите спасибо, что не лежачая».

«Ну почему это так страшно?..» — шептала Лика, и ей никто не отвечал.

Вообще-то, Лика была хоть и молчунья, но не толстая и уж точно не рохля. Дипломированный инженер, специалист по строительству мостов и тоннелей. И квартира у нее своя имелась, «однушка», купленная не из надобности, а для престижа — вроде как положено в Ликином возрасте жить отдельно. И в Москве Лика полтора года жила, работала по приглашению, да вернулась обратно: не по ней оказалась охота за столичной жизнью, ни друзей себе не нашла, ни мужчины. Да и с бабушкой к тому времени стало так сложно, что мама одна не справлялась, а найти толковых сиделок в небольшом городке было трудно. Тех, что удалось сыскать, маразматичная старуха выжила, выдавила прочь. Кидала в них разные предметы, замахивалась ножницами, грозилась разбить голову — им или себе самой…

Лика осторожно открыла письмо. От зарубежного фонда? Что-нибудь насчет компенсации участнику Великой Отечественной войны? Когда-то бабушке приходили и такие письма. А еще у нее регулярно просили интервью, чем в детстве Лика гордилась. Интервью прекратились, когда разум Норы начал рассыпаться на осколки. А сколько журналистов когда-то приходило: из газет, с телевидения… Немного Нора им рассказывала — куда меньше, чем тем хотелось, но поняла это Лика, только когда уже институт оканчивала. К тому времени Нора начала заговариваться, и журналисты про нее постепенно забыли. Словно людская память о ее военных подвигах уходила во мрак вместе с ее собственной.

Письмо было рукописным. И на русском. От строк веяло некоторой неуклюжестью, словно сочинять письма да и вообще изъясняться на этом языке автору было непривычно:

«Здравствуйте, уважаемая Нора! Я надеюсь, что Вы или Ваши родственники прочтете это письмо. Я рад, что мне удалось найти Ваш адрес, это были долгие поиски. Я пишу Вам по просьбе моего деда. Он находится в клинике Dignitas в Цюрихе. Моего деда зовут Кристоф Венцель. Это и мое имя тоже. Мой дед парализован, он не может писать письма и плохо говорит. Ему очень важно получить от Вас ответ как можно скорее. Можно прислать его на мою электронную почту… или связаться со мной по номеру… или отправить сообщение на мой аккаунт в Facebook…»