Vae victis

1

В начале июня Моргана Грипгор решила, что умрет.

Осознание этого посетило ее между завтраком и полуденной чашкой чая, когда она по обыкновению сидела в зимнем саду фамильного замка рядом с любимыми каллами. Их смоляные цветки с каждым днем все отчетливей выделялись среди листов – скоро должен был начаться период цветения. И это волновало Моргану куда больше собственной смерти.

И все же, как и Эдуард, ее вот уж пять лет как покойный муж, чей портрет висел среди многих других в безжизненных коридорах, Моргана Грипгор не могла так нагло игнорировать спустившееся на нее откровение. А потому новым пунктом в списке ее неотложных дел стал документ с двумя размашистыми подписями.

Но сперва, разумеется, Моргана допила чай.

Эдуард говорил много и часто. И до своей кончины, и во время, и – видит Бог – даже после. Обычно Моргана не слушала. Она, как и любая уважающая себя женщина, делала это прекрасно и со всем присущим себе чопорным изяществом. Однако запечатанные в завещании слова знала лучше, чем их некогда записал нотариус.

Рассуждения Эдуарда о наследстве Моргана слышала с тех самых пор, как у них родился старший сын, Рональд. А безмолвный угрюмый замок, где ей, едва достигшей двадцатилетия баронессе из самого скромного рода, предстояло провести всю оставшуюся жизнь, слышал их куда раньше. И иногда Моргане казалось, что, стоит Эдуарду завести этот разговор вновь, стены содрогаются.

И все же документ Моргана достала с тем по обыкновению вспыхивающим деланым почтением, с которым и до́лжно прикасаться к вещам дорогих, но, увы, почивших людей. Эдуард не был дорог Моргане. А вот его титул – весьма.

Маркиз Англси. В те далекие времена, когда Моргана выходила замуж, значение имело только первое из этих двух слов. Ей – хотя в большей мере ее родителям, впрочем – не приходилось выбирать маркизой чего и где становиться, а потому уединенный остров с еще более уединенным замком стал пределом всех мечтаний.

Моргана не жалела об этом. Сейчас, по крайней мере. С годами огненный характер ее погас, как и полагается фитилю каждой бомбы, однако взрыв так и не случился. Или просто остался незамеченным под криками и улюлюканьями всех шестерых ее детей.

– Прикажи отнести это на почту, Ховард, – неизменно спокойным, каким-то шелестящим и давно приобретшим несмываемую поволоку надменности голосом проговорила Моргана, указывая на аккуратный ряд конвертов. – И передай Анхеле, чтобы начинала готовить комнаты.

– Как много комнат потребуется? – уточнил дворецкий, поправляя картину на закрытом сейфе. Единственная вещь, пять лет пролежавшая в нем нетронутой, покоилась теперь в запертом шкафу дубового стола.

– Три – минимум. Или четыре. Рональд наверняка захочет привезти с собой Франциска.

– В таком случае, полагаю, и леди Рейчел не упустит шанс показать юную Эмили.

– Было бы, что показывать. – Моргана сдержанно улыбнулась, и глубокие морщины вокруг ее сухого рта стали еще отчетливее. – Но ты прав. Скажи готовить пять комнат.

Ховард колебался лишь мгновение, точно так и не решился озвучить пришедшую в голову мысль, а после кивнул, споро собрал именные конверты со стола и, учтиво склонив седую голову, поспешил к выходу из кабинета.

Ховард знал, что нет никакой нужды напоминать о существовании телефонов – Моргана не признавала их и тридцать лет назад, когда те были похожи на строительные кирпичи, и тем более не стала бы признавать сейчас, когда те сделались точной копией игральных карт. Хотя порою Ховарду казалось, будто здесь само слово «телефон» слышится нелепицей – в замке время замерло задолго до того, как кареты сменились гробами на колесах, и все, что могло нарушить эту хрупкую иллюзию, мгновенно отлетало от стен. Лишь сухость и мрачность викторианской эпохи, впитавшаяся в каждую колонну и в каждую арку еще при строительстве, прижилась здесь, как плесень во влажном месте.

А еще Ховард знал, что рано или поздно настанет этот день – день, когда ему придется смотреть в лица некогда бегавших под его надзором детей и молчать, зная, что их достопочтенная мать скончается раньше, чем они все снова отсюда уедут. И Ховард не думал, что сможет перенести это так же легко, как пять лет назад. Хотя бы потому, что теперь та давно и неаккуратно накарябанная записка-приложение к документу вряд ли останется без внимания на ужинах и вечерах. Это будет война. И пусть ей не войти в список прочих великих войн за угасающее наследство, война эта, как и любая другая на этом свете, станет следствием неугасаемой вражды двоих и неминуемо заденет всех невиновных, кто встретится ей на пути.

И иногда Ховард тайно мечтал, чтобы однажды нашелся тот, кто стал бы третьим в этой битве – тот, на кого никто и никогда не ставил, но тот, кто наконец сумел бы умерить пыл двух забывшихся гордецов. Разумеется, Ховард ни за что не стал бы желать зла семье, которой служил верой и правдой больше сорока лет, и именно поэтому мечта эта и была тайной.

– Я уже и отвыкла от этого…

Анхела, проводив взглядом унесшегося за велосипедом молодого лакея с аккуратно перевязанной пачкой конвертов, печально улыбнулась роящимся, слово пойманные мошки, в холле горничным. Ховард бесцветно хмыкнул.

В чем-то Анхела была права – все здесь привыкли, что большие столпотворения случаются только по праздникам и рассасываются за один вечер, оставляя после себя гору мусора и гарантию последующего спокойствия. За последние двадцать лет в полном составе Грипгоры собирались лишь единожды и только на похороны, и Анхела справедливо опасалась, что немногочисленная прислуга не справится с новой нагрузкой. И все же, как мог видеть Ховард по ее разом разгладившемуся и помолодевшему на несколько лет лицу, Анхела была рада. А потому Ховард и не думал упоминать причину столь неожиданного события.