Вакантная должность

– Оборжаться, как смешно!! – взвилась девчушка лет восьми с перекошенным от ярости лицом.

Оно, может, и вышло бы грозно, но голосок у его обладательницы был под стать ей самой – такой же тонкий, звонкий и неубедительный. Для вящей строгости она ещё грохнула пачкой личных дел по столешнице, но в виду незначительного роста подпрыгнувшей верхней папкой ей прилетело по носу, и этого повинно выстроившийся коллектив отдела стерпеть уже не смог, снова сдавленно захихикав.

Однако когда на тощих бледных шеях начала затягиваться невидимая, но от того не менее чувствительная удавка, все смешки как-то враз оборвались.

– Ну и кому из вас, упыри, жить надоело? – девчушка упёрла руку в бок, второй потирая кончик носа. Смотрелось забавно, но смеяться всем резко расхотелось. – И если кто-то сейчас посмеет хоть заикнуться о Кодексе толерантности, раздел третий, пункт два, о недопустимости использования этого якобы оскорбительного слова…

– Инес Родериковна, – оттягивая невидимую петлю, вышел вперёд один из подчинённых. – Так мы ни при чём, это из следственного вам такое «добро пожаловать» передать решили… Они ж отбитые на всю голову, даром что перевёртыши…

– «Перевёртыши», блять, – смачно выругалась девочка, тряхнув бантиком. – Всегда псины блохастые были, а тут «перевёртыши», надо же. Совсем со своей толерантностью долбанулись… Ты, немочь бледная! Как звать?

– Мрак, – потупил уже не такой горящий взор юноша бледный. Был он действительно весь какой-то фарфоровый и на фоне абсолютно белых волос лицо его терялось, разве что почти совсем прозрачные глаза розовинкой отсвечивали.

– Тональник завтра купи или в солярий отправлю, – поморщилась малая и, взгромоздившись с ногами на стул, покопалась в папках. – Так, где ты тут… Марек Петреску. Ты, что ль? Румын, поляк? Да насрать мне, на самом деле, не трудись рот открывать…

Инес Родериковна скользнула взглядом по шеренге притихших подчинённых, безошибочно выловив похожего на Марека как две капли воды ещё одного анемичного парня.

– А ты, видимо, Петре Петреску, – насмешливо фыркнула она. – М-да, не заморачивались ваши предки. Так, Лёлек и Болек, подарочек обратно в следственный снесёте. И чтоб каждая псина через полчаса с ними, повязанными на ушах, ходила. Парочку прежде можете по прямому назначению использовать.

И ребёночек жёлтым сандаликом запулила упаковку памперсов, повязанную нарядной розовой лентой, со стола прямо в сотрудников убойного отдела.

– Я не бессмертный, – чуть было не открестился, но вовремя опомнился и быстро шагнул назад в строй бесцветный Марек.

– А над новым главой отдела ржать – бессмертный, значит?! – звонко рявкнула начальница, топнув сандалеткой по стулу. – Вот и докажете, что не зря шевроны убойного носите! Чую, попьёте вы у меня ещё кровушки… Пшли вон!

***

– Эй, дура, шею сломаешь! – заорал Эви, завидев тонкий силуэт, что собирался рыбкой спрыгнуть со скалы. – Там камни внизу!

Вот весь день ни к чёрту! Старший брат отмутузил ни за что, от матери ещё досталось, но от той по делу – разбил её любимую тарелку невзначай. Побрёл со злости на болота, думал хоть редких белокрылых кувшинок матери в извинение набрать, так и там опозорился, сапог потерял. Теперь точно дома прибьют. Так и припёрся на берег в одном сапоге и с единственным изрядно помятым цветком в руке. Хоть отстирать то, что до пояса в болотной грязи выпачкано, прежде чем домой явиться.

Дуру Эви схватил за ногу, враз порушив волшебное видение – поначалу-то показалось, что та чуть не танцевала на краю обрыва, прежде чем прыгнуть. Да ну хотя кто ж ночью танцевать на обрыве станет! Оба повалились на пожухшую траву.

– Дебил, что-ли? – зашипела от боли дура и двинула ему по морде розовой пяткой.

И Эвери влюбился сразу и бесповоротно. Во-первых, потому что таких розовых и аккуратных пяток за свои одиннадцать лет ещё не видел. Братец-то обычно норовил сапогом в бок зарядить. Во-вторых, дуре явно было больно, а всех больных животных на ферме Эви автоматически жалел. Ну, и в-третьих, «дебилом» его ещё никогда не называли. Братец и отец по-разному на него ругались, но вот такого слова Эви ещё не слышал.

– Ты… эта… – враз растерялся он. – Больно?

– А ты как, дебил, думаешь? – взорвалась ночная фея. Во второй раз услышать незнакомое слово Эви было почти приятно.

– Дак не рыпайся, давай разотру, – примирительно произнёс он. А про себя отметил, что таких нежных слов ещё никому не говорил. А вот ей почему-то захотелось.

Пятка снова взметнулась и грозно уставилась перед носом. И Эвери совершенно неожиданно для себя не отбил её рукой, а сунул дуре помятую кувшинку, а сам осторожно обхватил щиколотку обеими ладонями. Пятка была холодная, но что уж тут удивляться, если дура вообще босиком на утёсе была.

– Так лучше? – не своим голосом спросил Эви, разминая тонкую ногу. Горло вдруг свело.

– Ага, – настороженно ответила фея. – И вот тут ещё помни.

Спустя минуту, когда обоюдное молчание стало уж совсем невыносимым, Эви спросил, стараясь, чтобы его голос прозвучал безразлично:

– Тя как звать-то?

– Инес. Инес Родерик Вель, – не сразу откликнулась дура. – А тебя?