Валтасаров пир

Пролог

В погребе было жарко и душно, пахло дымом и горячим железом, точь-в-точь, как в Геенне огненной. За свою долгую жизнь, в которой случалось всякое, Власиха претерпелась к мысли, что рано или поздно она там окажется. Однако же, не думала, что угодит туда еще при жизни.

Ждать было невыносимо. Хоть боярин и уверял ее своим словом, что ничто ей не грозит, а все-таки сидеть в цепях, ожидая царского суда – дело не из приятных. В другие-то места ее не так приглашали: бывало и чарочку нальют, и целый стол накроют, и на почетное место под иконами усадят, лишь бы Власиха им погадала, судьбу раскрыла. Уважали ее в Ярославле, грех жаловаться.

Но тут боярин убедил, что иначе царь с ней разговаривать не будет, аще она не в цепях. Богобоязнен он. С ворожеей говорить будет, только ежели это допрос. Чудно, конечно, ну, да бог с ним, главное, что наградить боярин обещал истинно по-царски. Ради такого можно и потерпеть.

Наконец, тяжелая дверь с лязгом распахнулась и в проеме, освещенном пляшущим светом факела, показались две невысоких фигуры.

Один муж – согбенный, трясущийся, с бегающими злыми глазами – был в черном монашеском одеянии и бархатной скуфейке. Другой – толстый и низкорослый, весь какой-то округлый, словно колобок – был одет куда пышнее, в соболью шубу и высокую горлатную шапку, но держался скрюченно и приниженно.

Второго Власиха узнала – то был боярин, что с ней уговаривался. Сулил ей кошель золота, коли погадает для виду, а скажет, что велено. Власихе не впервой было этак дурковать, легковерных дурней морочить. Смущение на нее нашло только, когда сообразила она, кого именно предстоит морочить на сей раз. И хотя боярин честью уверял, что никакого урона ей не будет, а – все-таки.

– Вот она самая, – проговорил похожий на Колобка. – Доставлена по твоему, великий государь, указу, и все, что от нее нужно, сделала. Сделала же, отвечай?

Последние слова обратил он к узнице с притворной строгостью.

– Все сделала, твоя милость, все, – заговорила Власиха, чувствуя, как голос слегка подрагивает. – И лягуху в полночь выловила, и крови девицы нетронутой достала, и дятловы мозги, и...

– Замолчи, – проговорил царь с омерзением, и тон его произвел над Власихой нечто такое, что уста ее словно запечатались мгновенно сургучом. – Неча мне про это слушать, негоже.

С этими словами он истово перекрестился, и хотел, видать, поклониться иконе, да в застенке никакой иконы не было, и поклонился он просто в угол, где горел разожженный очаг.

– Говори попросту: что ты узнала? Узнала день?

– Узнала, великий государь, узнала, – закивала она, хоть никакого дятла не ловила, и вообще по-настоящему не гадала (она-то ведала, что гадать и незачем, чепуха это все), а что государь про день спросит, это ей было известно.

– Ну, говори! – рявкнул царь. – Что из тебя, клещами, что ли, тянуть?!

– Нет, зачем клещами? – Власиха слегка вздрогнула, покосившись в сторону очага, возле которого и впрямь разложены были пыточные орудия. – Клещами не надо, все сама скажу, все сама. Открылось мне, великий государь, что день, о котором ты говоришь – это будет Кириллин день, о будущем годе.

– Что ты сказала?! – царь услышав это, затрясся, словно в лихорадке, и лицо его пошло все какими-то пятнами: то бледными, то алыми.

– Все как есть, великий государь, все как есть, – Власиха тоже затряслась – не чаяла она, что ответ ее так государя расстроит, но на попятный идти было уж поздно. – Кириллин день, осьмнадцатое, стало быть, марта.

– Ах ты, блядва! – государь, размахнувшись, ударил ее кулаком прямо в лицо, отчего Власиха глухо вскрикнула, в ушах у нее зазвенело, во рту стало солоно. – В Кириллин день... тварь... в Кириллин день...

С этими словами он схватил с лавки тяжелые щипцы, хотел ударить Власиху их оголовьем в голову, да она прикрылась плечом, но удар вышел такой увесистый, что плечо едва не переломилось, и она вновь закричала.

В ее гудящую от страха, словно колокол, голову, пришло сейчас, что сказала она, должно быть, что-то совсем не то, что государь хотел бы слышать, а это для гадалки промах непростительный. А все боярин, черт бы его побрал! Нет, чтоб предупредить!

Однако, нельзя ли поправить дело? Наверняка же еще можно?!

– Великий государь! – взмолилась она, когда тот, ударив ее снова и почти размозжив ладонь, приостановился, тяжело дыша. – Великий государь! Солгала я, глупая баба! Не по злому умыслу! Мне два разных гадания выпало, да я ляпнула первое попавшееся! Там другое еще было! Оно, верно, уж правдивое! Все скажу! Все...

Но тут рассвирепевший самодержец нанес клещами новый удар, и этот уж пришелся в голову. Брызнула кровь, Власиха дернулась, осеклась, стала съезжать под лавку. Царь размахнулся снова, стал молотить ее уже неподвижное тело, снова и снова вздымая клещи.

В противоположном углу бледный, словно полотно, боярин истово крестился. Тянулось это долго. И нужды не было столько бить испустившую уж дух Власиху.