Ванька и не фашист

Ванька и не фашист

С самого утра за рекой грохотало. Грохотало далеко – до хутора Тихий доносились едва различимые отголоски. Вот только никаких туч, почему-то, видно не было. Небо, как небо – голубое, а облака на нём – привычно белые и пушистые. Да и тёплый, лёгкий ветерок, беззаботно гуляя по окраинам хутора, весело перебирал пшеничные волосы щуплого, босоногого мальчугана в коротких штанишках. Было совсем непохоже на то, что вот-вот начнётся буря. Наоборот, день обещал быть знойным, сухим и по-настоящему летним.

В свои неполные шесть лет, Ванька успел пережить не так много гроз, но всё же научился кое-что в них понимать. Прошлым летом, когда дедушка был ещё жив, они с бабой Марусей и Любашей помогали садить картошку на огороде тёти Ульяны. Весь день было сухо и тепло, а ближе к вечеру разразилась настоящая буря. Он хорошо помнил ту тихую, густую духоту, которая ей предшествовала. Казалось, всё вокруг замерло, застыло. Только крикливые стрижи носились, как шальные, туда-сюда, то пикируя, то, вдруг, сворачивая в сторону у самой земли. Любаша рассказывала, что перед грозой из травы поднимается в воздух много мошек, поэтому птицы спускаются с неба, стараясь успеть наловить как можно больше до начала бури. А ещё были огромные тучи. На всё небо! Они висели низко, иногда вспыхивали молниями и громко бухали, от чего Ваньке становилось страшно, но, в то же время, интересно. Он прижался к теплой Любаше, а она укрыла его ладонью. Всё это он хорошо помнил и понимал, что дождя, а тем более грозы, без туч не бывает.

Он вскарабкался на старый, раскидистый дуб, с которого было хорошо видно соседнюю Ольховку. Ванька часто сюда залезал, когда бабка ждала в гости Любашу. Она иногда приходила к ним за молоком и обязательно приносила что-нибудь взамен. Едва женская фигура появлялась на горизонте, мальчуган юрким зверьком спускался с дерева и нёсся ей навстречу, шлёпая босыми ногами по луговой дороге. Каждый раз он старался рассмотреть ещё издалека, что у неё в руках на этот раз. Бывало, Любаша шла с корзинкой. Значит, сегодня молоко обменяется на яйца. Но если она несла какой-нибудь свёрток или узелок, то почти наверняка внутри было что-то вкусненькое. А однажды Любаша даже принесла настоящее печенье. Ванька глазам верил.

Любаша всегда улыбалась, когда встречала бегущего навстречу мальчишку. Она обязательно трепала его по косматой шевелюре, потом делала заискивающее лицо и спрашивала:

- Ну, что, сорванец? Угадывай, что я тебе сегодня вкусненького принесла?

В такие моменты глаза её искрились теплом и радостью, а на гладких, румяных щеках проявлялись едва заметные ямочки.

- Конфету! – радостно кричал Ванька и наворачивал круги вокруг хохочущей девушки.

- А вот и нет! – дразнила его та, пряча за спиной сверток с заветным гостинцем.

- Сахар! – пытался угадать Ванька, но Любаша снова хохотала и отрицательно качала головой.

- А что? – продолжая скакать по кругу, допытывался Ванька.

- Ладно, - соглашалась Любаня, разворачивала сверток и протягивала ему. - Бери, шкодина с моторчиком. Только смотри, чтобы попа не слиплась, – и целовала в кончик носа.

Тот недовольно морщился, с замиранием сердца заглядывал в свёрток, и, когда находил там какой-нибудь бублик или медовый пряник, подпрыгивал от счастья и кричал:

- Ура!

И они шли неспешно в сторону хутора, каждый раз о чём-то весело болтая. Пахло сухой травой и полевыми цветами, слух щекотал беспрерывный стрёкот кузнечиков и жужжание пчел, а волосы ерошил лёгкий летний ветерок. Ванька с удовольствием лопал гостинцы, а Любаша гладила его по голове и радостно смеялась, когда слышала, как тот постанывает от удовольствия.

Ванька любил разговаривать с Любашей. Бабка была глухой, а кроме неё на хуторе никого не осталось. Драгоценные минуты общения были для мальчика не менее ценными, чем вкусный гостинец. Иногда, когда Любаша не очень спешила, удавалось уболтать её рассказать какую-нибудь сказку или историю. Они ложились на траву прямо у обочины, смотрели на облака и Ванька целиком погружался в удивительный мир волшебства с добрыми и злыми волшебниками, драконами, прекрасными принцессами и доблестными рыцарями. Но особенно любил Ванька истории про войну и про подвиги. Не про какую-нибудь давнишнюю войну, а про самую настоящую. Про ту, которая шла прямо сейчас, с немцами. Любаша их называла фашистами и иногда фрицами. И это были никакие не сказки, а самая настоящая правда. А оттого впечатляли даже посильнее, чем выдумки про волшебников. Он с открытым ртом слушал о том, как немцы пришли в Ольховку, как начали всех обижать. Даже детей! А потом из лесу пришли партизаны и дали немцам бой.

Ванька не знал, что значит «фашист», но точно понимал: фашисты – злые, плохие. Они – враги. А партизаны – хорошие, наши. А «дали бой» – это значит, отчаянно сражались и победили. И каждый раз, когда Любаша доходила до того места, где партизаны появляются из лесу, чтобы дать бой, Ванька в предвкушении вскакивал и начинал изображать стреляющего партизана.

Сам Ванька не помнил, но ему рассказывал дедушка, что немцы, проходя через хутор, забрали корову и перерезали всех курей. А ещё мимо пролетали немецкие самолёты. Они-то и сбросили бомбу на мамин дом. Её убило, а Ваньку – нет. Но Ванька этого не помнил. И даже мамы не помнил, потому что был тогда ещё очень маленьким. После этого баба Маруся и дед Пашка, жившие по соседству, забрали мальчика к себе. Но дед помер, и Ванька остался наедине с глухой бабкой.

За Ольховкой текла небольшая речушка – Вшивка. За ней – поля, засаженные пшеницей, через которые шла единственная грунтовая дорога в райцентр. Снизу всего этого было не разглядеть. Но с дерева Ванька прекрасно видел и реку, и поля, и даже дорогу. Издали она вилась тонкой ниточкой, брошенной на золотистое покрывало пшеничного моря. Мальчик заметил, что над дорогой клубы пыли, из которых неспешно выползали военные машины, и их было много.