Василиса и Кощей 2

В царстве Кощея Бессмертного уже месяц стоял переполох – на батюшку-Кощеюшку напала муза и никак не желала оставлять в покое. Муза оказалась непоследовательна, а может, просто не определилась, какую область искусства рада была обслуживать, поэтому Кощея мотало от живописи к скульптуре, от драматургии к поэзии, и в каждом случае больше всех доставалось Василисе, потому что челядь всегда могла отболтаться срочными делами по трамбовке полов в конюшне или покосом травы на крышах.

– Василиса! Голову выше!

– Батюшка Кощеюшко, хорош малевать. Делами б занялся государственными. К тебе восемь послов в очереди стоят уже вторую неделю.

– Политика ничто перед искусством! Искусство вечно и священно, и ему надлежит предаваться в первую очередь, безоглядно и без отдыха. А ну стой смирно! А то в глаз дам, а синяк изуродует величественное произведение искусства, и ты, дура набитая, будешь в этом виновата!

– Ну хоть до ветру-то отпусти, тиранище.

– Потерпишь. Искусство, Васька, требует жертв. Исключительно человеческих. Прими позу.

– Достал ты, Кощеюшко, со своими позами.

– А меня знаешь как всё это достало? Но искусство, Василисушка, – Бессмертный многозначительно поднял палец, – таких гнилых отмазов не принимает!

И снова схватился за кисть. Цветастыми пятнами был уже изукрашен весь трон, от чего он перестал быть зловещим и горделивым. Обломки гипса и мрамора, усеивавшие пол, наводили на мысль о ремонте. «Хоть бы во имя искусства стены отшпаклевал и новые окна поставил, – тоскливо думала Василиса, боясь потереть застуженную и натруженную поясницу. – От него не дождёшься»… Она помнила, как в ответ на это предложение Кощей долго орал и грозился несусветными пытками «за оскорбление и злостное принижение самой сути творчества»!

По крайней мере, в последующие дни Прекрасная смогла вздохнуть с относительным облегчением, потому что творческий запал ушёл из живописи и скульптуры в литературное творчество. Только и требовалось следить, чтоб в тронный зал доставляли достаточное количество бумаги, перьев, чернил и вина, да вовремя выносили опорожнённые бочонки, изгрызенные перьевые остовы и искомканные нетленки.

С раннего утра замок сотрясался от громовых раскатов Кощеева голоса:

– О ты, которая грудями

Прекрасна, как купец ладьями,

Приди на ложе наслажденья,

Подругу приводи с собой!

Нет, ты вслушайся, Василиса, как прекрасны образы, которые мне удалось воплотить в своей поэме! Ведь эта глубокая мысль о духовной близости всех женщин со всеми мужчинами мира не может не способствовать подъёму демографии, а демография – это хорошо. Неважно, что именно, но хорошо!

– Батюшка Кощеюшко…

– Или вот ещё, послушай:

Ты радуешь меня любовью,

Как первосортною морковью,

Которую пекут в сметане

На ужин детям кузнеца.

Какая глубокая мысль о синтезе высокого интеллектуального искусства и почтенной трудовой деятельности, мысль о познании мира и глазами крестьянина, выращивающего морковь, и глазами чистого, незамутнённого ребёнка, который знает, как прекрасно солнце, освещающее тарелку его любимого лакомства…

– Батюшка Кощеюшко, ты б хоть закусывал, ей-Богу…

– Молчи, дура. Я тебе дальше почитаю… Куда намылилась?! Стоять! Слушать! Я тебе поубегаю! Я ещё не закончил! Моё искусство превыше всего, я научу тебя его любить!

– Кощеюшко, вот конюх, он по-настоящему в восторге от твоих стихов! – И, воспользовавшись тем, что работник неосторожно заглянул в тронную залу, Василиса подтолкнула его ближе к трону и поспешно выскочила вон.

Итог получился неожиданным. Чуть погодя, когда Иван-Царевич всё-таки добрался до Кощеева замка, Василиса с обидой сказала ему:

– Да сейчас и убегать-то неинтересно. Он даже не заметит, что я исчезла! Зарылся в свои эпистолии и на меня ноль внимания. Даже моё мсяо по-итальянски жрёт, как сухую корку, не оглядываясь, и обратно в бумаги ныряет.

– Что за эпистолии? Переписку, что ль, ведёт с соседними дружественными странами?

– Ага, щаз… Затеял новомодный любовный роман какой-то в форме переписки. С элементами поэзии. Такие словечки отпускает, что мыши дохнут ещё на подскоке к трону… Нет, повторять не буду! Можешь в дверях постоять, послушать… Поконспектировать.

– Ну, давай тогда хоть на курорт смотаемся, пока он занят. В тридвенадцатое шамаханство. На песочек, к морю. Бессмертный и не заметит.

– Да что уж там остаётся, – вздохнула Василиса, собирая купальники и крем для загара.

А из тронного зала неслось истошное:

– Пиши мне, милая подруга,

В деталях можешь рассказать,

Про то, какой размер у друга,

Легко ль ему тебя…