Вечность внутри стен

5.1

В магазине, действительно, стоит всё не так дорого, как казалось – цены едва не ниже тех, которые были во внешнем мире, и, со стопроцентной уверенностью можно сказать, продолжают повышаться там. И всё не покрыто плесенью или подозрительными пятнами, как могло быть.


– Пять килограммов картошки, пара пакетов крупы, килограмм моркови, килограмм чеснока и столько же лука, две пачки соли, десять килограммов сахара, пара пакетов муки, больше сотни чайных пакетов, пачка молока, десяток яиц, подсолнечное масло, сливочное масло, уксус, сода, приправы и лавровый лист, лимоны, колбаса, сыр, два килограмма конфет и неплохие пирожные, вода и кофе… – Кактусик важно кивает, скидывая всё в продуктовую корзину, и идёт дальше, напролом, едва не сбивая столь же задумчивого коллегу, что, безрадостно толкая перед собой тележку, всё больше наполняет её продуктами из списка, сжатого в руке, на которой красуется яркое «девяносто один». 


Моющие средства, губки, бумага, салфетки, полотенчики, зубная паста, мыло, шампунь и гель для душа, мочалки – всё тяжким грузом растягивает вроде плотный однотонный синий пакет, от которого на пальцах появляются белые обескровленные полосы.

Всё это обходится в почти полторы тысячи местных, совсем новеньких, денег. И вроде не столь много и всё нужно, но расставаться с деньгами особо не хочется.

Потом, докупая смазку и презервативы у самой кассы, Кактусик признаётся открыто, смотря прямо в глаза: «Я гей». В магазине долго смотрит на пёстрый плакат с обнимающимися мужчинами, не стыдясь лапает задницу проходящего мимо паренька, показательно громко шлёпая её ладонью, и столь же открыто говорит о том, что «вон тот, в форме у входа, совсем в моём вкусе». Продавцы на него косятся нервно, а он, растягивая губы в улыбке, шлёт им воздушные поцелуи, притворно пискляво зовя «Эй, милый!». И, впервые со времён нашего знакомства, я не знаю – правда это, или ложь.
 

***

Последующие три дня нам дают, дабы обжиться, и, после, назначают сбор на центральной площади, к которой пешком идти минут двадцать, по теряющейся среди домов дорожке.

По его инициативе мы делим его ноутбук на двоих – «Мы же соседи, мне совсем не жаль! Нам ведь вечность вместе жить, привыкать нужно!». На нём, помимо всего, хранится множество фанфиков с однополой любовью, незавершённый роман и история, датируемая парой дней назад, в которой впервые есть гет – всё это множественно дублируется в различные хранилища, и он, сверяясь с наличием всех страниц, облегченно вздыхает. Всё там любовно рассортировано, и на рабочем столе, вместо множества различный ярлыков, есть лишь папка с работами, «Мой компьютер», «Корзина», браузер и, теперь, отдельная папка и для моих текстов. Это даже не кажется странным – общая работа помогает лучше писать, корректируя текст и избавляясь от ошибок – он с уверенностью заявляет, что вместе мы будем писать прекрасно и легко.


Дабы мы не тянули деньги мирового бюджета, у нас открыты отдельные накопительные карты местного банка, на которые поступают деньги от различной деятельности – небольшое месячное пособие, которого едва хватило бы на покупку еды; деньги от издания книг и их продвижения; деньги, которые зарабатываем сами. Тут все и каждый работают – многие работают в своей профессии, отчего небольшая больница вполне неплохо функционирует, а обучение проводят в библиотеке различные преподаватели. Некоторые, дабы жить тихо и спокойно, устроились недалеко от границ самих стен – живут в небольших домах, держат огород и убирают прилегающую территорию, отчего и получают заработок, не теряя вдохновения, ведь«Стены – это как в Атаке Титанов. А, значит, наши работы будут полны реализма-реализма!». Даже если они пишут далеко не в этом фэндоме.
Кактусик оказывается переводчиком, вполне легко переводит те мизерные тексты, которые ему присылают, и показывает действительно высокий уровень владения языком.
Я, совсем ещё юная, продолжаю учёбу по типу «главное тут – твой диплом», в основном просто описывая новую жизнь и помогая соседям, милой нетрадиционной паре, разобраться в записях, сваленных на них.

Деньги тут иные, не зависящие от внешних тарифов – небольшие купюры, пропечатанные тёмными чернилами и увенчанные сложными рисунками, которые отличают их от любых других; округлые золотистые монетки с символом монетного двора Заброшенного города. Зелёные десятки, лиловые пятьдесят, желтоватые сотни и чуть более – двести, синие пять сотен, блекло розовые тысячи – они сильно отличаются друг от друга, и, ещё больше, от тех, к которым мы привыкли. Они идут по неизвестному курсу, который оказывается выгоднее внешнего, и это утешает.


Спустя два дня оповещают официально, хоть и слишком торопясь – «Маленькую девочку увозят обратно – «возможно перевоспитать»». С её руки стирают чем-то яркое «триста три», отчего кожа в том месте краснеет. Но она не плачет, лишь, молча, кивает и следует за взрослыми.
Волосы у неё длинные, светлые, завивающиеся у самых концов и собранные в два хвостика не яркими бантиками. Она смотрит с детской наивностью, слабо улыбается и одёргивает клетчатую юбку, неловко переминаясь с ноги на ногу в красных башмачках. Недавно ей исполнилось восемь, она мечтает писать сказки и… стать такой же хорошей, как и её старший брат, Кактусик. Любимый, единственный, ставший примером брат, которого она может никогда более не увидеть. Он наставительно просит слушаться родителей, треплет светлые волосы и улыбается, когда она лишь тихо отвечает «Хорошо» – он не обещает вернуться вскоре, да и она сама знает о том, что для него это – невозможно. Наше будущее неизвестно, и, несмотря на то, что сейчас всё тихо и у нас есть возможность и время жить, завтра всё может кардинально измениться. И изменится.


Сидя вечером дома у двадцать первой, приняв её пылкое приглашение, мы все говорим ни о чём – кактусик шутит, и, в порыве эмоций от своего рассказа о чём-то, к чему я не прислушивалась особо, сгребает в свои объятия, мазано чмокая в щёку и улыбаясь. Он говорит много, ест конфеты и почти насильно впихивает их мне в рот, говоря, что они точно мне понравятся. Специальный препарат, содержащийся в продаваемых продуктах, начинает действовать, отчего его взгляд становится масляным. Двадцать первая, которой в этом году, как выяснилось, исполнилось двадцать три, на это лишь шутит – впервые за время знакомства она выглядит милой, а не просто громкой. 
Сто третья смотрит на это неоднозначно, сдержанно улыбается и почти всё время молчит, поджимая пухлые губы.