Ведьма

1

- Это ты, что ли, ведьма? - здоровенный мужик, вывалившися из дорогой иностранной машины ( никогда не умела их различать), презрительно оглядывает меня и сплевывает. 
Ну да, согласна. Джинсы и рубашка в клетку никак не коррелируются с образом ведьмы. Да и лет мне, по его мнению, маловато. И бородавка на носу не растет. Но это не повод плевать в моем дворе. 
- Уходи отсюда, добрый человек, - Петровна, почуяв неладное, кидается наперерез мужику, видно, надеясь уберечь. Вот всегда она такая. Жалостливая. И жизнь вроде била, а все добро видит. - Не надо тебе здесь быть. 
- А ты кто еще? Отвали. 
Мужик отпихивает с дороги легкую старушку и двигается к моему крыльцу. Два шага целых делает. А потом замирает. 
Я смотрю, как лицо его искажается сначала недоумением, непониманием, а затем осознанием происходящего и, наконец, диким, животным страхом, от которого хочешь завыть. А не можешь. 
- В моем дворе не плюют. - Негромко говорю я. - Вернись, прибери за собой. А потом уезжай отсюда. 
Тут я кошусь на Петровну, как всегда в таких ситуациях, осеняющую себя крестным знамением. Наивная, глупая вера. Ведь ни разу не помогало. А она все старается. 
- Не надо его, дочка, не надо, - шепчет она, просительно глядя на меня, - глупый он. 
- До стольки лет дожил, а ума не нажил. Значит, и учить бесполезно. И жалеть не стоит.
- Жалко все равно. Человек же. 
- Вот принесло тебя сюда сегодня ни свет ни заря, - с досадой выдыхаю я, чувствуя, как злость уходит, заменяясь какой-то печалью. Не сказать, чтоб светлой, но и не мрачной. - Ладно. 
Поворачиваюсь к мучительно таращащему глаза мужику. Он все слышит. И уже все понимает. А сделать ничего не может.
- Ну как тебе, хреново? Беспомощным себя чувствовать? А ей каково было? 
Мужик пучит глаза еще сильнее, поменяв цвет лица с красного за бледно-зеленый, начинает трястись. 
- Ты зря приехал. То, что у тебя сейчас - это ответ за все, что сделал. За ее боль. За ее страх. Тебе никто не поможет. И я не помогу, даже если бы и хотела. Такие черные проклятия только со смертью уходят. Прощай. 
Я разворачиваюсь и иду в дом. А за спиной раздается тихий скулеж, сопровождаемый торопливой старушечьей молитвой. Я знаю, что пришелец сейчас тщательно вытирает свой плевок, соскребая пыль с земли ногтями. И воет. Тихо и страшно. Оно всегда страшно, когда лицом к лицу со своей совестью встречаешься. 
Но думать про него я не собираюсь. Если обо всех думать таким, как я, то до тридцати лет не доживешь. А мне сорок уже. И это очень серьезно. Хоть и выгляжу несерьезно.
Я прикрываю дверь, прохожу сразу в дальнюю комнату , переоборудованную под медицинский кабинет. К моему единственному лежачему пациенту. 
Останавливаюсь, внимательно разглядывая огромное, покрытое татуировками и шрамами тело. Он не спит. Лежит, смотрит в потолок бездумно, закинув мощные руки за голову. 
- Кто там приезжал? 
Голос, тихий и гулкий. Таким только приказы отдавать. Он и отдавал. Совсем недавно. 
- Неважно. Он уже уехал. 
- Напугала? 
Усмехается, губами. Глаз не затрагивая. Плохо. 
- Как я могу напугать? 
Поворачивается, смотрит в упор. Потом скользит взглядом ниже. Тяжеловесно и серьезно. Словно прикидывая, могу напугать? Не могу?
- Да, глядя на тебя, не пугаться хочется, а...
Тут он замолкает. Не отводя глаз. 
А вот я отвожу. Слишком долго одна. Слишком давно с таким откровенным мужским интересом не сталкивалась. Позабыла, каково это. 
- Давай попробуем вставать. Ты уже можешь. 
- Не могу. 
Откидывается обратно на подушку, опять забрасывает  руки за голову. 
- Можешь. 
- Не могу, сказал. Голова болит. Говорил же тебе, ведьма!
Рычит. Грозный такой. Как мой пес, Мальчик, что охраняет лесной домик. 
- Встанешь - и пройдет. 
- Да она постоянно болит. Как встану - болит! Отвали от меня! Матери звони, пусть забирает. А еще лучше, просто на улицу вышвырни. А матери не говори ничего. Скажи, сам ушел. 
У меня не получается его ударить. Реакция тела оказывается на высоте. Он удивленно смотрит на мою руку, тростинкой заламывающуюся в его лапище, потом переводит взгляд на меня и неожиданно дергает к себе. Заставляя практически лечь сверху, только ноги беспомощно скребут пол. 
Я не пугаюсь. Я мало чего боюсь. Но удивляюсь. 
Обычно меня сторонятся. Интуитивно пытаются обойти. В деревне нашей уже нет таких, а вот в соседней есть еще люди, которые при виде меня трижды сплевывают через левое плечо и отводят взгляд. От сглаза. 
Мужчины... Тут из крайности в крайность. Есть сумасшедшие, что летят на огонь. Были, вернее. Сейчас уже нет. Много-много лет нет. 
Но в основном, тоже... Десятой дорогой. 
А этот... Этот не боится. Тянется. Но не сумасшедший. Странный, очень странный. 
- А давай так, ведьма, - хрипит он, не отрывая взгляда темного от моих губ прямо напротив, близко от его лица, - ты меня поцелуешь. А я встану. Хочешь так? 
- Нет. 
Сказала, а сама подумала, как давно меня не целовали. Как давно я не целовала. Даже вспомнить страшно. И больно это, вспоминать. И не нужно. Ослабляет. Таких, как я, мало что ослабляет. Пожалуй, только две вещи. И обе связаны с отдачей себя. Если не отдавать, только брать, тогда жить будешь долго. И безбедно. 
Но это не мой вариант. 
И этот огромный, привлекательный, несмотря на шрамы и внутреннюю поломанность, мужчина, тоже не мой вариант. С таким просто так не поиграешь. Он сам отдает, но и с меня потребует. 
А мне нельзя. Никак нельзя. 
- Не хочешь?
А голос-то заинтересованный. И взгляд - тоже. И этот интерес - первое, что надо ловить. Не было его, такого интереса, когда две недели назад приехал ко мне. Огромным куском мяса в сопровождении измученной, уставшей пожилой женщины. Никакого не было интереса. Ни к чему. 
Я отказаться хотела. Не беру контуженных. Не люблю людей, убивавших других. Пусть и по приказу. Приехал бы сам, или сослуживцы привезли бы - отказала. И не задумалась. 
Матери - не смогла. Сын, единственный. Опора. Главная радость в жизни. Глянула в глаза ее запавшие, со слезами непроходящими... И не смогла. Петровна мне все пеняет, что я так со своей добротой загнусь когда-нибудь. Что очень много беру людей. Нельзя так, надо себя беречь. А я бы и рада. Да не могу. 
Брать легче. А отдавать - тяжелее. У меня не получается просто брать. Никогда не получалось. 
Неправильная я ведьма. С дефектом, как бабушка все говорила. Предупреждала. 
- Не хочу. 
- Не боишься? - голос грубеет, ладонь силой наливается, не причиняя боль, обозначая. Что может причинить. - Что сам возьму?
- Не боюсь. 
Смотрю в его глаза, спокойно, лежу на нем, как на огромном горячем камне, и чувствую неожиданно совершенно, что мне тепло становится. Уютно. Хочется пригреться и понежиться в его руках. 
Странное чувство, никогда ранее не испытываемое. 
А все новое может быть опасным. Нельзя мне рассабляться. Никак нельзя. С ним еще не завершено. И на сегодня еще три пациента. Из них - два тяжелых. Не могу, как змея, на камне пригреться, всю силу свою ему одному отдать. Особенно так, как он хочет. 
- Слышь, ведьма, у тебя глаза, как малахитовые камни, - бормочет он, неосознанно подтягивая меня еще ближе. Рука обвивается вокруг талии, прижимает теснее, не вырваться, можно и не трудиться. 
- Как тебя зовут? - неожиданно спрашиваю я, не обдумывая, просто по велению сердца. 
- Матвей.
И замирает. И глаза становятся растерянными, испуганными даже. И давление тяжелых рук ослабевает. 
Я, пользуясь этой возможностью, сразу же соскальзываю вниз, на пол. 
Надо закрепить. 
- Вставай, Матвей. Повод есть у тебя. Имя свое вспомнил.