Ведьмовка

Первая

1 Одна моя закадычная подружка оказалась самой настоящей ведьмой. Не подумайте, что я ругаюсь, я просто называю ее тем, что она есть. А есть она ведьма. Хотя, грубовато как-то. Назовем ее лучше ведьмовкой. Точно, это ей как раз подходит – и с чертовщинкой, и ласково.
Плохого она мне ничего не сделала, скорее наоборот. У окружающих, конечно, была своя точка зрения: мол, совсем иссушила-загубила парня. Но это всего лишь точка. У нас же с ней целая линия вырисовывалась…
Чувствую, одним словом не получится пообсказать. Хотел вкратце: так, сяк, встретились, пошалили, тоси-боси-первертоси… хронологически, в общем. А теперь вот думаю – а какая хронология, и откуда ее начинать, если первой встречи я не помню, второй раз мы свидимся еще только через сто с небольшим лет, третий раз был в Японии в восьмом веке, а сейчас нас вообще нет. Так, отдельные фрагменты по миру разбросаны. Один осколок сидит сейчас вот эти строки пишет.
Попробую эпизодически. Вот, хоть бы, такой эпизод. Зашла как-то, говорит: пойдем прогуляемся, снежок свежий выпал. Я говорю: пойдем. И надеваю, кроме всего прочего, носки совершенно новые, только что сдуру купленные, а сдуру – потому что белые. Ходим, гуляем, приходим обратно, я разуваюсь – что такое? Вся пятка носка в крови! Вроде, не натирало, не болело, нигде не ранился. Может, гвоздик в сапоге? Заглядываю в сапог, а там не только гвоздика, но и следов крови нет как нет! Носок снимаю, на собственную свою пятку гляжу – чисто! Обратно на носок – кровища! Я с улыбочкой жалкой на ведьмовку мою глаза поднимаю, паникую весьма осознано и как бы поддержки ищу. Мол, ерунда, конечно, но ты что-нибудь понимаешь?
А та бледная и зрачки сузила. Вижу, понимает. Говорит: не бойся, а только вспомни, кому ты сильно насолил в последнее время. Тут я смеяться стал, потому что всех не пересчитаешь. Она говорит: не смейся дурень, если не хочешь без ноги остаться, а сиди и вспоминай всех до единого, никого не пропуская. А сама на меня уставырилась, еще дополнительно пугая, и давит так, что я, хошь, не хошь, а веки удержать открытыми не сумел. Сижу на корточках, спиной к стенке привалившись, перед взором мысленным пакости свои прокручиваю, вернее, они сами как-то крутятся. Да и меня всего покручивает. Нехорошо, словом.
Время шло или стояло, не скажу, не до того было. Ну вот, когда дошел я до… не буду говорить кого, ведьмовка моя то ли ахнула, то ли икнула, а только у меня и глазоньки сами открылись, и полегчало значительно. А ей, смотрю, наоборот, будто мешок на плечи положили. И было-то она бледная, а стала совсем белая. И зрачки не то чтобы бегают, а прямо-таки прыгают мелко-мелко, того и гляди просыпятся. Я молчу, потому что страшно. Да что там страшно – СТРАШНО!!!
И тут в соседской квартире как собака завизжит-завоет! Да с такой болью, да так неожиданно, что по мне волна горячая прокатилась снизу вверх и в ушах позаложило от звона!
Когда я глаза-то вернул в приличествующее им положение, обратно в глазницы, смотрю – а Тося моя улыбается уже. (Замечаете, как зовут-то ее?) Все, говорит, теперь ничего не бойся. А сама усталая вся. А носки, говорит, выброси или сожги лучше. Я пальцами пошевелил – шевелятся, встал – встается, подвигался – двигается. Собака хоть и скулит, но не пугает. Задышалось мне, заулыбалось. На том вечерок этот и кончился, подружка моя сразу ушла.
Сосед мне потом жаловался: мол, не пойму, говорит, где мой пес умудрился в квартире лапу поранить, а только загнила, загангренила, пришлось его усыпить.
А носок-то я сначала пожадничал выбрасывать. Отстирал, сушить повесил. Утром встал – кровь. Еще отстирал – снова кровь. Так и выкинул.

2 А первой встречи я правда не помню. Она помнит, но тоже не очень-то рассказами изводит. Говорит только, что мы сразу поругались, вдребезги, но со взаимным интересом. А чтобы интерес остался, а ругательная сторона не портила отношений, она и стерла кусочек моей памяти. И точно, я потом смотрю на нее и думаю: интересно, думаю, явно ведь откуда-то ее знаю, причем не первую сотню лет, но вот откуда?
И насчет стирания памяти опять не врет. Я-то поперву смеяться стал, мол, стирать одежду и память – не одно и то же. Она не то чтобы обиделась (она вообще не обижается, но огорчается и смурнеет), а как-то протяжно на меня посмотрела, и говорит:
– Докажу, – говорит, – тебе неразумному, но только один раз за всю нашу историю. Потому что, – говорит, – противный ты, когда сомневаешься.
И вскорости доказала. И вот как, простенько, но убедительно.
Вот мы сидим, чай пьем. Она говорит: вот ты, говорит, сейчас не помнишь, что было пять минут назад. Я говорю: прекрасно помню, – я, говорю, сидел тут же, не сходя с этого места, и с тобой шутки шутил, чаем запивал. Она говорит: а вот в заднем твоем кармане, говорит, лежит записка, написанная личной твоей рукой, и подтверждаешь ты в ней, что в 12.05, то есть пять минут назад, ты пел песню, высунувшись в форточку. Я говорю: ха-ха, говорю, а сам в карман.
Все точно. И никаких ха-ха.
А теперь, говорит, закрой глаза на полминутки. Закрыл, сижу. Думаю что-то вроде «ни фига себе, все вам». Сижу, сижу, сижу. И вдруг оно всплывает, как Стеньки Разина челны! Действительно ведь, мы с ней поспорили, что я не вспомню, как высунусь в форточку и проору какую-нибудь песню. И я высунулся, и проорал, и все это записал, и в задний карман записанное положил, хахакнул недоверчиво и сел чай пить!
Открываю глаза – она улыбается. Ну и я улыбаюсь, а что мне остается?
Словом, ведьма – она и есть ведьма, хоть и ведьмонька. И не врет она мне, а если и врет, то уж я-то об этом дулю хренную когда узнаю, пока сама не захочет.

3 Через нее мне много каких странностей в жизни показалось, на скуку жаловаться некогда было. Приучила она меня, скажем, на разные знаки обращать внимание. Это, говорит, во всех религиях есть, ничего нового изобретать не приходится. Она-то еще много примеров привела, красиво и содержательно мне все рассусолила, но я так не умею, поэтому – самую суть как я ее запомнил.
Все – живое. В том числе мысли, желания, слова и прочая на ощупь неощутимая сущность… (Во, вишь, как эти три «щ» сошлись. Чувствуют, что разговор о них, обрадовались, сбежались!) И все это, то есть буквально все-все-все, между собой обязательно связано какими-то закономерностями, которые, правда, не то что постичь, а даже представить мозгов не хватит. Но закономерности есть, и проявляется их наличие самыми неожиданными способами.
Что-то запутался я в этих словосплетениях, попробую иначе.
Короче, она мне говорит:
– Тебе, как человеку, сознательно ограничивающему свою мыслительную деятельность, все надо показывать на пальцах. Иди по этой стороне улицы, а я по той. Я буду в твою сторону думать какую-нибудь фразу, например, вот такую. – Тут она что-то написала в блокнотике и положила его себе в сумочку. – А ты, – говорит, – из каждого разговора встречных прохожих лови по паре самых четких слов и запоминай. Потом сравним.
Я на уме себе все перевел, проникся и говорю: давай, говорю.
Двинулись мы, она там, я тут. Смотрю, она пулей летит. Ну и я не отставать стараюсь. Навстречу две девчонки хихикают:
– …я грю: «завтра нет, можь мы…»
Что до того и после того было, я не разобрал, быстро они меня миновали, а из этих слов – фиг его знает, какие самые четкие. Я решил все запомнить. Дальше идут две пенсионерки:
– …бала-бала встретимся, ну и бала-бала…
«Бала-бала» – в смысле, что невнятно они бормотали. Тут возле дома какой-то парень крикнул вверх что-то, а из окна ему другой: «У меня!» Я и это решил запомнить. Смотрю, а улица-то впереди пустая насчет говорящих прохожих. Один только пьяненький мужичок кандыляется, мелочь на ладони перебирает. Я как мимо проходил, он возьми и брякни: «Да, дела…»
Ну, тут уж картинка ясная нарисовалась, оставалось сравнить с блокнотиком.
Короче, чего я интригу дешевую наворачиваю, когда не умею! Все совпало. В блокноте было: «Завтра не встретимся, у меня дела».
Тося моя улыбается, хоть и устало, но задорно. (А я говорил, что Тосей ее звал? Ну, Тося она у меня была, хотя по-настоящему ее звали Яникой. Не говорил? Ну, раз не говорил, то вот теперь еще раз говорю.)
– Это, – говорит, – модель. Здесь все слишком просто: я направленно посылала, ты целеустремленно ловил, а все живое содействовало. В обычной жизни все сложнее. Кто посылает – неизвестно, куда посылают… шутка. А посылают, между прочим, все, того не зная, что мысль действует на мир так же, как молоток на гвоздь; что, где и когда ловить – тоже не понятно, потому что не понятно, что для тебя, а что нет. С другой стороны – все для тебя… И путается все, и наслаивается, перехлестывается в бесконечном количестве постоянно меняющихся вариантов. Никогда не знаешь, за какую веревочку дернешь, и что из этого получится. Так что, смотри и слушай, а еще лучше чувствуй. Мир обращается к тебе ежеминутно, как и ты к нему.
– А почему ты, – говорю, – с такими навыками в цирке не работаешь?
– Как это, – говорит, – не работаю? Кругом сплошной цирк, сам – дрессированный крокодил мой, а сам говорит – не работаю. С тобой и работаю.
В общем, я теперь все время настороже, как штирлиц какой-то. Врать не буду, такие трюки, как она, делать не умею. Но легкие посланьица принимаю. Сегодня вот, например, куда взгляд или слух ни кину, везде мне в глаза и уши лезет слово «звон»: то на плакате кто-то его отчеркнул, то на сгибе газеты оно особняком стоит, то телик включил на словах «звоните прямо сейчас». Ясно, короче, – позвонить просит. Пойду позвоню. Пока.