Веле Штылвелд: Без обратного кода, сборник рассказов

Последний вагон

Уносимся, быстро прощаясь, и маемся долго в пути,
В плацкартах разбитых шатаясь, желаем в том счастье найти.
Но мысли у нас беспокойно невольно стремятся туда,
Где шепчут перроны: «Довольно, – устали в пути поезда».

Здесь сцепщик вагонов печален – последний вагон не нашёл.
В нём Родину мы потеряли, а поезд последний ушел.
Сквозь время, сквозь бури и грёзы, сквозь отмели прошлого сна,
Оставив на сердце занозы по роду судьбы естества.

Забытый вагон на рассвете не тронулся с месту ни чуть –
Он самый последний на свете. Его поезда не берут! 
 

– Станция отбытия СССР, все, кому выдали билеты в последний вагон, пройдите, пожалуйста, на посадку!

Можно ли обмануть время, судьбу, себя…. Вагон будто резиновый…

Это только в СССР придумали шутку о резиновом вагоне… Сначала для тех, кто уезжает в Израиль. Но оказалось, что этот вагон равномерно мигрировал по всей территории земного шарика, и многие выходили из него то в штате Коннектикут, то в итальянском приморском Остио ди Лидо, то в Сиднее, а то и в Новой Зеландии…

Многие искушались остановиться в Берлине и Вене, Ганновере и даже в Париже… Но в Париж и Женеву из резинового вагона не выпускали. На всякий случай….

Так то был резиновый вагон… Многие говорили, что именно за ним подцепили последний вагон из СССР. Особенно для тех, кто ещё пытался спеть; «мой адрес – не дом и не улица, мой адрес – Советский Союз….

Но уже повсеместно сооружали шлагбаумы и что-то ещё почти опереточное, крайне неряшливое и поспешное… Со шлагбаумами за столько лет так и не разобрались, а из неряшливо-поспешного с опереточными либретто дыхнуло всяческими независимостями… Обычно совокупно определяемыми независимостью каждого от собственной совести…

Я провожатый… Мне самому словно так и не дано выехать. Впускаю на перрон собственной памяти по одному, по двое, в крайнем случае, по несколько человек… Коллекционные экземпляры. Нынче подобных не сыщешь… Отъехали навсегда.

Вот пропустил двух пьяных полковника. Скорее, они не просто, а безобразно пьяны и с тем – самодостаточны.

Один величает другого по уставной форме:

– Дернем по-маменькой, товарищ полковник!, – другой в тон первому отвечает с некой внутренней интеллигентностью:

– А чё б и не дрябнуть, Кирилл Валентинович!

Руки тянуться в карманы добротно-мягеньких светло-серых шинелей. У одного в кармане «Московская», у другого «Пшеничная».

Обладаете экстрасенсорными качествами? Тогда попробуйте угадать, у кого какая водка в кармане?

Правильно, у более интеллигентного Кирилла Валентиновича дешевая «Московская» с зеленой этикеткой… Он штабной и живет на державные.

У второго полковника должность более значимая. Он зампотылу дивизии, которую гонят в Союз… То ли с Венгрии, то ли с Чехословакии, то ли с Германии…

Пьют из горла и после выпитого крепко обнимают холодные бетонные столбы в канун семьдесят третьей годовщины Великого октября…

Картонный мудилка питерский на «Павловских» пятидесятирублевках доволен. Хоть этих ублажил.

У рундука из синего пластика рыдает мелкокостный еврей. Еврея зовут Яша. Яше тридцать семь. Всю жизнь прокрутился простым работягой на военке. Впрочем, и здесь не бедствовал. Проверял прочность подводных электрошнуров на номерных изделиях.

– Понимаешь, провожатый, после Чернобыля у меня нашли рак. Сначала не большой рачок… Думал выдюжить… К тому же в душе была цель. Очень хотел автомобиль… К тому времени у меня было одиннадцать тысяч рублей. Давно мог купить подержанную тачку у своих, из репатриирующихся в Эрец. Но хотел, дурья бошка, «девятку»…. Теперь на книжке семнадцать штук, а Павлов кислород перекрыл. Денег не снять, а класть на дядю можно и без денег. Рак меня скоро доест, а деньги тю-тю… Их просто нет! Меня просто нет… Времени жить у меня нет-нет и уже просто нет…

Говорят, завещай… А кому… Циля даже алименты не взяла… Она сказала, что над моими алиментами дочери будет смеяться весь Израиль… Я же сам не доедал, семье не доносил, мечтал о тачке, а теперь сдохну…

– А давай, Яша, по пару капочек коньячка… Даже смертникам коньячок шибко полезен…

– Давай, у меня как раз араратский пятизвездочный в дипломате имеется…

– А у меня только завтрак от мамы. Котлеты с чесноком…

– Цыля делала с луком, говорила что смягчают мой тухлый желудок… Но скоро и мне, и моего желудка уже не останется… Давай за астрал, там тоже вроде живут… Правда уже без этих чертовых денег с дурилкой картонным… А на перрон я не пройду, не мой это вагон… Постою, провожу вас и прости-прощай…

– Прости и ты нас, Яша…

На перрон вламывается рыжий Митяй:

– Привет, очкарик! Привет всем и каждому в общей зоне от тех, кто на Зоне! Мы там, на сходняках, давно перетирали «дело-табак». Требовали у сучарей допустить на нары анархию…

Так они от этого предложения ещё больше ссучились и стали стравливать нас сторожевыми овчарками… Кондрата Хилого порвали в куски… От пяток до горла… Так они не отозвали собак, пока те не исполосовали Хилого на ремни. Когда же дело до горла дошло, тут они – стоп и в отказ! Чтобы продлить агонию Хилому… Правда уже в санбараке…

Ну мы же не звери… Перегнали ему «золотой» кубик… Умер Хилый тихо от передозы, словом, счастливо, как в сказке… А всё потому, что фильмов совковых перелупарил и объявил себя депутатом Зоны… То же мне депутат Балтики…

– Так ты тоже в последний вагон?

– Отож, а как не поехать, когда матрасы в вагоне, поговаривают, сплошь из соломки маковой, да и рыночных организм страны надо дектретить… Чтобы всё было по понятиям…