Великий Там

Семнадцатая глава

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Так тихо вокруг, что звук шагов растворяется в легком шуршании песка. Или это усталость притупила слух? Солнце над головой палит нещадно, невдомек ему, величавому, как обжигают его лучи.

По всему видно было, Великий куда-то спешит. Можно ли забыть о жажде под этим солнцем? Но Там забывал. О еде и отдыхе напоминали ему выбившиеся из сил спутники: когда уже было невмоготу, они просили у Тама пощады.

На вечерние разговоры сил не оставалось. Только лишь последний свет лизнет горизонт, как Лоо, Хар и Син падали на небрежно брошенные легкотканные настилы, что отыскались в неказистом домишке старика. Когда собирали Сина в дорогу, он похватал столь много вещей, что никто из путников унести бы не смог. Но из длинного полотнища соорудила Хар наволок, один край которого повязывался на талии впереди идущего, а другой край просто волочился по песку, увлекая за собой всю сгруженную поклажу. Порой, поклажей становился и сам Син, впрочем, это не делало общую ношу тяжелее.

Хар и Лоо в первый день путешествия с новым спутником сами тащили наволок, жалея старого человека. Син и не думал помогать, а только кряхтел и ворчал беспрерывно, обличая всю свою дряхлость и немощность. Однако, его старческое неспособие улетучивалось, как только дело касалось едких наставлений и прытких оскорблений. Дольше это терпеть не было сил, и на следующий день ни Хар, ни Лоо не повязали себе край наволока.

Уж как не брыкался старик, как не злословил, а только вещей ему было жаль. Сам повязал он за талию концы наволока и потащил поклажу. В тот же день на песок было выкинуто порядочно кувшинов, тряпок, камешков, перьевых связок, странных статуэток, непонятно откуда взявшихся костей и прочего годами нажитого добра. К вечеру на наволоке осталось только самое нужное, а выдохшийся Син, еле стоявший на ногах, не мог даже угрюмого словца буркнуть. На следующий день Хар снова повязала наволок за талию, а старик пошел молча.

На исходе тридцатой луны земля под ногами начала меняться, становясь тверже. Время от времени попадались теперь кривые, низенькие, но зеленые кустарники, тонкие деревья, и Син смотрел на каждое растение как на чудо. Что же приключилось с ним, стоило только ступить босыми ногами на желто-зеленый ковер, пусть и иссохшей, травы!

Ночи стали заметно холоднее. Только лишь начался лес, и Хар снова надела шкуру, а Син с непривычки кутался во всё прихваченное с собой тряпье и ложился ближе к костру, рискуя сгореть. Лоо было привычно в лесу, он вспоминал дом, грустил по дочери, но чувствовал и иную пустоту в своем сердце. Это не давало ему покоя, надолго погружался он в мысли, делаясь похожим на Тама.

Там подгонял путников, будил еще до восхода, сам собирал поклажу, только бы отправиться в путь поскорее. Он стал часто оступаться, запинаться о коряги. Хар всегда была подобна ветру: она тут же подхватывала Мудрейшего и ставила на ноги, не говоря ни слова.

В одну дождливую ночь Лоо не спалось. Он подсел к Хар и поделился волнениями:

- Великий... Он словно не в себе. Ходит, бормочет что-то под нос, забывает одно, вспоминает другое, валится на ровном месте. Что с ним? Может, зараза какая? Мог же он заболеть на Севере или в этой пустыне...

- Да дряхлеет он, делов то, - буркнул Син, не дав Хар ответить. - Годы забирают силы даже у Великого.

«Куда идешь ты, Мудрейший, и для чего тебе этот путь? Куда несут тебя ноги? Не лучше ли найти себе пристанище по нраву, дать отдых телу и душе?» - хотел бы Лоо сказать Таму, но только не знал, как подойти. Давно уж Великий не разговаривал с путниками, не наставлял их. Да и что говорить, если даже в попутных поселениях не останавливались они теперь дольше одной ночи, а ведь бывали времена, когда неделями гостили в больших городах. Ничто не удивляло Тама, ничто и не задерживало. Он торопился в путь, был нетерпелив за трапезой и всё словно искал то, чего найти не мог.