Вера для чемпиона

09.02

Как объяснить людям, живущим в любви, почему ты, сердцем понимая, что тебя любят, не можешь пойти человеку навстречу?
Чтобы быть любимой, надо уметь любить - вот и все.
Я не представляла, что делать теперь с нашими отношениями.
Был он, Михаил Белоозеров, которого я знала слишком плохо или убеждала себя в этом, любящий меня и, по его словам готовый на все. И была я, боящаяся полетов, разговаривающая с умершими близкими, единственными людьми, любившими меня, и не переносящая насилия.
Мы застряли на пересечении наших путей и тянули друг друга в разные стороны, как два упрямых паровоза.
Мне хотелось, чтобы он приехал в Россию.
Ему - чтобы я уехала в Штаты.
Только он сказал мне, что любит меня, а я ему так ни в чем и не призналась.
Он ушел, а я осталась одна.
Хотя нет. Со мной, как всегда, была моя работа.

Прошло три месяца.

- Ты ставки делал?
- Ага.
- Ну и на кого?
- На Белоозерова.
- Патриотизм?
- Объективный взгляд. Ферджис не тянет на его уровень.
- Белоозеров после травмы. Не, честно, продует он свои пояса.
Двое мужчин, проходящих медкомиссию, беседовали в кассе, дожидаясь договора. Я стояла у соседнего окна, получая список услуг, оплаченных родственницей одного из моих пациентов.
Завтра Михаил впервые после травмы должен был выйти на ринг. Бой по Москве проходил рано утром, я в это время добиралась до работы и принимала смену. Это было неважно, потому что я все равно не собиралась смотреть, как его бьют. Или как бьет Архангел.
Я получила у бухгалтера нужную информацию, отложила документы в личное дело и засобиралась домой. Три месяца назад, почти сразу после нашей с Мишей ссоры, как будто в насмешку, на билборде у дороги, видного из окон моей квартиры, появилась реклама дилерского центра Мазерати. Теперь каждое утро я смотрела на Михаила, снимающего черные солнцезащитные очки, стоящего, прислонившись бедром, к огромной черной машине с трезубцем на лейбле.
И каждое утро, налив себе кофе, я замирала у окна, не сводя глаз с билборда.  
В день боя я торопилась. Вышла раньше, не пила кофе, не смотрела на щит, приехала на работу ни свет. Зато успела открыть на телефоне текстовую онлайн-трансляцию боя и периодически, как была свободна, обновляла страничку. Сначала описывали выход боксеров, перечисляли их заслуги. Потом что-то писали об организаторе и спонсорах. Потом объявили начало боя. Первый раунд. 
И я ушла к пациенту.
Прошло около получаса, прежде, чем я смогла вернуться в ординаторскую и мне, наконец, удалось обновить страницу.
У кого-то был нокдаун.
- Нокдаун, - вслух произнесла я, морща лоб.
- Это когда упал, поднялся и продолжил бой, - ответил невролог, высокий, краснощекий мужчина с седыми усами. - Боксом увлекаешься? Что там?
- Нокдаун у... - у меня вмиг похолодели руки. - Белоозерова.
- А раунд?
- Шест.. Шестой.
- Плохо. А ты что переживаешь так? Много поставила?
- Нет... Не ставила, - я поднялась и, спрятав телефон в карман халата, поспешила в коридор.
Он же не сдастся. Сам говорил, что лучше...
Я мотнула головой. Нет, с ним все будет в порядке. Он сильный, выносливый и молодой. Он - чемпион и один из лучших боксеров в истории.
Он выиграет и не пострадает.
- Вера! Вера, подойди сюда, пожалуйста.
Через двадцать минут я снова схватилась за телефон.
Миша выиграл. Я облегченно вздохнула. Он справился. Он защитил свои пояса.
И до обеда я телефон не трогала. А потом мне позвонил Андрей.
- Как он? - сходу спросила я.
- Плохо. Его перевозят в Лос-Анджелес, на операцию.
- Постой, - я села на скамейку в коридоре. - Что случилось? Он же выиграл. Он же...
- Выиграл. Но был в нокдауне. Ты что, не смотрела до конца? - Андрей что-то ответил в сторону на английском, серьезно и сухо. Я поняла только: "Едет весь штаб".
- Нет, я на работе.
- Он потерял сознание после... После... Черт, да что ещё... Вера, я перезвоню.
- Андрей? Андрей, что с ним? - но мой собеседник уже отключился. 
Я смотрела на экран телефона, чувствуя, как мир вокруг проваливается в какую-то бездну. Так уже было. Я все это переживала, теряя тех, кто любил меня. Теряя тех, кого я любила.
Я любила Михаила. И я все сделала неправильно.
Это было похоже на взрыв. Я сжимала в руках телефон, осознавая, что все мои сомнения и страхи, недоверие и опасения - чушь. Есть жизнь и смерть - остальное поправимо. Отгораживаясь от близости, я не спасала человека от трагедий, не спасала себя от боли. Маргарита Васильевна ушла, и это изменило мою жизнь. Если уйдет Михаил, меня не останется тоже.
Я не могла отпустить его второй раз.
Словно отвечая на мой безмолвный крик, снова зазвонил телефон. Это была Соня, с которой мы не общались почти полгода.
- Я лечу в Штаты, - без вопросов и объяснений, заявила она. - Тебе брать билет?
- Да.
- Так я и думала. Приеду к тебе через три часа.
Как я могла бросить работу и пациентов? Могла. 
Я рассказала все главному врачу. Тому, который принимал меня с Маргаритой Васильевной. И мое заявление на неоплаченный отпуск было подписано почти сразу.
Дома я собрала сумку - документы, одежду первой необходимости. Звонила Андрею, но его телефон был отключен. Смотрела новости - но там была лишь информация о госпитализации.
А потом приехала Соня. Когда зазвонил домофон, я бросилась к двери со всех ног.
- Спускайся, я жду.
Я набросила ремешок большой сумки на плечо. Маленькую, с доками, взяла в руки, и обернувшись напоследок, посмотрела на рекламный щит.
Я не должна была дать ему уйти тогда, когда он приехал ко мне, наплевав на контракт и время перелета. Он умел рисковать. А его смелость меня только пугала.
Дура.
Когда я спустилась вниз, то первое, на что обратила внимание, так это просторный сарафан с завышенной талией, в который была одета Соня. Девушка стояла у такси, потирая поясницу.
- Все взяла? Виза действующая?
- Да, - я сбросила большую сумку в багажник, предусмотрительно открытый таксистом. - Какой срок?
- Пятый месяц.
- Андрей - отец ребенка?
- Это сейчас важно? - процедила Соня.
Я молча пожала плечами. Полезла на заднее сидение и увидела клетку с Мозесом. Кот глянул на меня желтыми глазами и заворчал.
- Кота возьмем с собой? - спросила я.
- И возиться с ним там? Нет, завезем моим знакомым.
И время полетело с бешеной скоростью. Мы отвезли кота, поехали в аэропорт, прошли все процедуры, отметили визы и билеты. Осталось самое страшное... И я оказалась у трапа. Соня взяла меня за руку:
- Мы летим к нему. И мы до него доберемся, поняла?
- Поняла.
Нет, это не самое страшное. 
Взлет. Я пристегнула ремни и помогла Соне. 
- Андрей прислал сообщение, - ровно ответила она, положив руку на живот. - Идет операция. Перелом скуловой дуги, клиновидная кость, верхняя челюсть... Вера, что это? Это плохо?!
- Отключите, пожалуйста, телефоны, - вежливо попросила нас стюардесса.
- Да-да, конечно, - Соня завозилась, устраиваясь на сидении, передав свой мобильный мне.
Я прочитала сообщение и, сдавленно выдохнув, выключила телефон.
- Это тяжелая травма костей лицевого скелета. Но она не угрожает жизни. Если дело только в этом и нет кровоизлияния в мозг...
- Все, я поняла. Хватит подробностей.
Самолет загудел, и я, вздрогнув, схватила Соню за руку.
- Это не самое страшное, - тихо повторила девушка. - Ты слышишь, Вера? Это вообще не страшно.
- Да, - я зажмурилась. - Это не страшно.
- Я беременна от Андрея. Он об этом не знает. Вот это страшно. Прикинь, что меня ждет по прилету?
- Он нас встретит? - я чуть улыбнулась.
- Ага. Думаешь, не заметит?
- С ним это возможно. А Миша в курсе?
- Нет, конечно. Мужская солидарность женщин до добра не доводит.
Самолет понесся по полосе. Я открыла глаза и посмотрела в иллюминатор, кажется, всем существом почувствовав, как отрываюсь от земли.
А Маргарита Васильевна снова оказалась права. Один страх лечится другим.
После взлета стало легче дышать. Соня протянула мне пачку леденцов.
- Надо было дать раньше, чтобы уши не закладывало, - она взяла себе пару конфеток. - Что делала все эти месяцы? Вы общались с Мишей?
- Мы расстались.
- О. Ясно. Но ты все равно летишь.
- А что у вас с Андреем?
- Ничего, кроме ребенка. И я прочитала дневник.
Мы помолчали.
- У меня было такое чувство, что я говорю с бабушкой, - Соня слабо улыбнулась. - Как будто она так и осталась рядом. Так странно... Она стала ближе мне, когда её не стало рядом. Почему ты не приходила на поминки?
- Я не хожу на поминки, прости. Я была на кладбище. Вы поставили огромный памятник.
- Это отец. Он, кстати, в курсе, что скоро станет дедом. Достал меня своим вниманием теперь, когда оно уже не нужно.
- Не говори так. Он же близкий тебе человек.
- Один близкий человек сейчас борется за свою жизнь, а другой пинает меня в мочевой пузырь.
- А Саша? А Андрей?
- Саше на всех плевать. Он как робот. Андрей... Да, наверное, ты права.
- Ты сильно изменилась, - заметила я.
Соня, опуская спинку кресла, кивнула.
- И ты тоже. Скажи, каково это, расстаться с человеком, который рядом с тобой становится святым?
- Ты сама можешь ответить на этот вопрос.
Моя собеседница, устало улыбаясь, закрыла глаза.
- Андрей и без меня хорош. Проповедник.
Я промолчала. Вряд ли Соня знала о его пьяном поцелуе. Это и к лучшему.
- Расскажи мне что-нибудь хорошее, - попросила девушка. - Не могу не думать о брате, от нервов прямо трясет.
- Хорошее... - я растерялась. - Хорошее... 
Соня открыла один глаз.
- Неужели не о чем?
Разве только о Мише.
Или же копнуть глубже...
- Когда мне было семь лет, - начала я. - Как все порядочные дети этого возраста, я пошла в школу. Первого сентября очень переживала, отстояла всю линейку. Когда нас построили по парам, взяла соседнюю девочку за руку и... Короче, я потянула ее куда-то не туда, и мы заблудились. В школе.
- Опоздали на первый урок?
- Мы его вообще пропустили. Нас даже искали. А мы сидели в актовом зале и ели мел.
Соня хихикнула.
- Мел? Зачем?
- Он был желтый и похож на конфету. С конфетами тогда была беда.
Никогда бы не подумала, что таких мелочей вспомню почти на два часах полета. От моей болтовни Соня уснула, а я вперилась в телевизор, не особо следя за происходящим на экране. На мобильном связи не было, и ощущение тревоги выбивало меня из реальности, не давая сосредоточиться на чем-то другом, кроме мыслей о Михаиле. 
Нужна ли я ему сейчас? Что если весь этот полет - зря, и он просто прогонит меня.
В сущности, какая разница. Пусть у него будут силы на это, а остальное неважно. С остальным я справлюсь. Остальное я переживу. Даже полет в одиночестве в Россию, такой долгий, что сводит ноги и ноет спина.
Я опустила спинку и уставилась на лампочки над головой.
Что видели мои родители в их последние минуты? О чем думали? Страх сжался где-то у сердца, маленький и уже не опасный.
Думали, наверное, о том, что я хотя бы осталась на земле.
Я закрыла глаза.
Только бы Михаил выкарабкался. Только бы Маргарита Васильевна не забрала его с собой.
Только бы на земле было кому сказать: "Здравствуй. А можно мне к тебе?"