Вера.Надежда.Любовь

Пролог. Я - живая!

Одинокая, даже если замужем - Вот портрет моего поколения. Ей 35 - плюс-минус несколько лет. Умная, красивая, независимая. Циничная, но верящая в сказки. Как смешно мы повторяем судьбы друг друга, Отражаемся в зеркале - одна за одной. У большинства из нас нет детей По тысячи разных причин. Если бы я писала книгу или снимала кино, То это было бы о вас - прокуренные бары, Невыплаканные слезы. Все есть - и нет ничего. У нас у каждой даже не синицы в руках- журавли, Но нам надо больше - больше, мы ловим мыльные пузыри своих мечтаний И растворяемся в них. Наши мамы умели иначе, Наши младшие сестры гораздо практичней. Если бы я умела писать романы - я бы писала о вас.

В 35 еще была надежда, что все изменится. В 40 она кричала – я устала! Я устала, я больше не вынесу этот груз! Работа с утра до ночи, бесконечные совещания. Ночью холодная постель и детей нет, и может быть уже никогда не будет. Прыжок в пустоту. Пусть все горит синим пламенем. Я хочу жить, а жизнь закончилась.

Она шла по весенней Москве и плакала. Снег уже исчез с улиц, чистый асфальт, травы еще нет, деревья такие трогательные, и ветер, весенний ветер, пахнущий теплым дождем.

«Ах март-апрель, какие слезы, чего ты плачешь? Бог с тобой», - в голове вертелся Берковский. Берковский на все случаи жизни.

Маняша опять поругалась с мужем. «Так сказать мужем» - как она в последнее время говорила подругам. Шесть лет вместе, три года в одной квартире еще не дают основания считать кого-то мужем. Сил любить уже не было. Почти. Почти были силы на то, чтобы верить. Верить в то, что все еще возможно.

«Я больше не переживу, если наш ребенок снова не выживет, поэтому мы больше не будем пытаться», - поставил он ее перед фактом.

Маняша даже не нашлась что сказать. Крик застрял в горле, крик бился в ее голове: «Не переживешь? Не переживешь?! А я? Я могу каждый раз терять ребенка? Умирать и жить только надеждой, что все получится. Жить от надежды к надежде и снова умирать? Каждый раз». Произнести это она не смогла. Она умерла.

И вот снова весна.

Город, который она так любила и в котором было неуютно ему, был прекрасен. Хотелось любить, очень. А от этого еще больше хотелось плакать. Сквозь гул машин пробился звонок телефона.

«Я знаю, что нам нужно. Родить детей. И тебе и мне. Еще не поздно. Вот сейчас я долечусь – пойдем и родим», - Наталкин голос в трубке звенел от смеха. Конечно, от чего бы не родить. Неважно, что родить не от кого. Но раз Наталка сказала надо – значит надо. Три месяца прошло с тех пор, как уехав на новогодние каникулы, она прочитала сообщение друзей, что Наталка в коме. А теперь она звонит и смеется, а значит будет жить долго и счастливо. «Конечно, родим», - ответила Маняша.

А Наталка все тарахтела в трубке, почти как прежде, до болезни, только едва заметно заикалась. «Давай, вылезай, где бы ты ни была, хватит плакать, пойдем гулять. Мы живые», - настаивала она.

Да, живые. Кому как не Наталке это знать лучше всех. Два года назад груз 200 улетел в Багдад. Вместе с ним улетели 10 лет ее жизни. Десять лет свиданий урывками, несколько дней счастья, а потом ожидание. Звонки, звонки. И бесконечное – ты где? У него была другая семья, дети. Он разрывался между тремя работами, чтобы хватило на всех. Чтобы заработать квартиру дочкам и, наконец, уйти. К ней. И сгорел от рака за две недели. Не дожив до 45. А она не могла его даже похоронить. Поехала в аэропорт за гробом и пряталась между людьми. Чтобы побыть вместе хотя бы последние секунды. Она умерла.

Но были еще два года, когда медленно уходил отец. Единственный мужчина, который всегда был рядом. В любой ситуации. Снова рак, борьба без надежды на успех. Лишь бы не больно. И конец. Она улыбалась, ради мамы. «Нет, меня не надо жалеть, не жалейте, я сильная», – повторяла всем Наталка.

В 9 утра из ванны раздался грохот. Мама увидела Наталку повисшую над раковиной. Фен валялся на полу. Взгляд не фокусирует, отбрыкивается и не понимает, где она. Инсульт – скорая за 20 минут чудом пронеслась сквозь все пробки на Кутузовском до Первой градской. А она почти не осознавая происходящее вокруг, ругалась. Ругалась так, что даже все повидавший санитар, который пришел, чтобы отвезти Наталку в операционную, засмеялся – надо записать за ней, я таких слов никогда не слышал. И засмеялась мама, засмеялась подруга. Она ругалась на пороге смерти. И смерть испугалась. Она тоже никогда не слышала таких слов.

И вот спустя три месяца Наталка демонстрирует чудеса реабилитации. Неважно, что дрожит рука и не выговариваются некоторые слова. Она заново научилась читать, учится писать, а значит будет жить.

Через час она сказала: «я помню каждую секунду наших десяти лет, это были десять лет счастья, даже, когда мне не давали дышать. Я помню, я люблю, но я – ЖИВАЯ!»