Вереск

Глава 1-2. Горцы. Задание.

Глава 1. 

Главное правило Армира: когда твари лезут наружу – не геройствуй, сиди тихо и не высовывайся. Особенно ночью. Ночь не самое удачное время для прогулок, если, конечно, ты не вздумал перед смертью глотнуть свежего воздуха или полюбоваться звездами. 

Правило это до глупости простое. Оно нигде не прописано, но его знает каждый местный идиот. Однако, этим трем, приехавшим в лагерь посреди ночи, пришлось им пренебречь. 

И потому рука моя сейчас тянулась к, висевшей на спине, винтовке и нащупывала деревяшку приклада – не дай Бог, конечно, но кто знает, что у этих местных на уме. 

– Эй, многоуважаемый, – окликнул я одного из подходивших к воротам здоровяков – Вы это куда? А ну-ка, стойте. Стойте, вам говорят! У нас тут комендантский час, если вы не знали. Разворачивайтесь и езжайте обратно. 

Физиономия горца скрывалась за грязной спутанной бородой, седые волосы доходили ему до плеч, а глаза, горевшие среди буйной растительности обжигали злобой, как огни доменных печей. От рубахи, пропитанной потом и кровью, тянуло тухлятиной и смертью. 

При виде винтовки горец сбавил шаг, прохрипел какое-то ругательство на эсперанто, мотнул лохматой головой и все же сделал то, что делать ему не стоило – кинулся на ворота. Изогнутый его меч, висевший на поясе, ударился о прутья и звякнул. Мой палец улегся на спусковой крючок. 

– Спокойнее! – крикнул я, пытаясь вразумить здоровяка. 
Но, кажется, безрезультатно – горец захрипел и тряхнул решетку, с потолка посыпалась кирпичная крошка. 

– Впусти! – зарычал он, брызжа слюной. 

– Нельзя. Ночь на дворе. Разворачивайтесь и уезжайте.

– Впусти, скотина, ты, поганая, – продолжал здоровяк. – Нам лекарь нужен. Выродки на нас напали – жену с дочкой ранили. Впусти же! Клянусь, если нам не откроют сейчас ворота и не отведут к лекарю, я выломаю двери, доберусь до тебя и сверну твою дохленькую шею. Ты меня понял? 

Он опять засопел и тряхнул дверь – металлическим створкам едва удалось удержаться на петлях, послышались скрип и скрежет задвижек. 

Я знал, что любезничать не имеет смысла – местные понимали лишь язык силы; они родились дикарями в этом диком мире и дикарями же в нем и помрут. Поэтому, не долго думая, я вскинул винтовку, передернул затвор, щелкнул предохранителем и, уткнув ствол прямо в грудь здоровяку, прохрипел: 

– А ну без угроз мне тут, ладно? Знаешь что это такое? – я кивнул на винтовку. – Знаешь? Вижу, что знаешь. Поэтому если не хочешь, чтобы я проделал в тебе лишнюю, не предусмотренную природой дырку – отойди, нахрен. 

Горец, сверля меня взглядом, нехотя отступил. Я обернулся к новенькому, который был у меня в напарниках, и сделал ему знак рукой – тут нужна была помощь командира, не иначе. 

Малец попался смышленый. Удостоил меня кивком, забросил за спину ружье и без лишних слов рванул к капитанскому домику. Я снова повернулся к горцу и посмотрел через его могучее плечо. 

Старая двухосная тележка, накрытая тентом, пристроилась на обочине рядом с пограничным столбом. Из-под навеса раздавались женские стоны, изредка слышались сдавленные крики и приглушенные обрывки фраз. Стоявшие рядом с повозкой двое крепких ребят – сыновья горца, по-видимому – переминались с ноги на ногу, время от времени заглядывали под навес, хмурились и жевали губами тлеющие сигаретки. Красные огоньки их папирос мелькали в вечерней полутьме. 

Я перевел взгляд на горца и мысленно усмехнулся. 

Вот зараза! Не раньше и не позже – именно тогда, когда мне сдавать дежурство. Подожди они, возможно, пару часов, тогда бы я спокойно сдал смену, пошёл бы наконец к себе, а потом...а потом перед глазами у меня всплыла морда горца, и я попытался думать о чем-нибудь другом. 

– Слушайте, – начал я, стараясь не выдать своего недовольства. – Чего вы от меня хотите, многоуважаемый? Я тут не главный, ничего сделать не могу. Вот придет капитан, с ним тогда и разбирайтесь – кто, что и почему. А пока идите-ка обратно к жене. Вы тут не одни такие, всем помощь нужна. У нас в лагере лекарей знаете ли – раз-два и обчелся, на всех больных и убогих не хватает. А еще вы тут со своими проблемами лезете...Ну все, давайте – идите! 

Я повел стволом винтовки, давая понять, что разговор окончен, и, не снимая пальца с крючка, продемонстрировал горцу полную решимость воспользоваться оружием, если ему вдруг вздумается противиться приказу. Наконец он отступил. 

– Сволочи! – прошипел здоровяк сквозь зубы, сплюнул, и, развернувшись, поплелся обратно к повозке.

Я не спускал с него глаз, пока он не подошел к телеге – дабы убедиться, что он не выкинет по дороге ни какой глупости. 

Оказавшись рядом с сыновьями, горец что-то вполголоса им сказал, махнул рукой, один из молодчиков рванул было в мою сторону, но тут же остановился. Потом все трое они подошли к повозке, самый рослый из сыновей встал на подножку, откинул полог, помог отцу и брату забраться внутрь, крепко затянулся и, бросив окурок в пожухлую траву за дорогой, скрылся под навесом. Тяжелая ткань тента беспокойно заколыхалась и вскоре замерла. 

Я, удовлетворенный, сдвинул предохранитель, положил винтовку на плечо и, стараясь не обращать внимание на тревожное чувство, зарождавшееся где-то под ложечкой, направился к дежурке, где старик Прохор готовил ужин для следующей смены. 

Свет от зажженной лампы, льющийся из маленького, закопченного окошка, ложился мутным пятном на мерзлую, изъезженную повозками и лошадьми землю. На улице стояла поздняя осень. Холода только начинались, но снег ещё не выпал. Хотелось напиться и завалиться спать, а лучше удавиться.