Вестник счастья

Вестник счастья

Я долго не мог заставить себя приехать к ним. Банальная трусость, но я пасовал, как мальчишка. Стоя на крыльце их дома, я чувствовал во всем теле легкую дрожь. Я уже знал, чего боялся, но был не в состояние облачить свои чувства в слова. Даже поношенные жизнью люди иногда способны на это.

Отворив тяжелую и несуразную, как у многих сельских домов, дверь, я вошел и огляделся. Всё было по-старому. Та же скромно обставленная прихожая и маленькая кухня, которая, казалось бы, никогда не знала беспорядка; тот же бесхитростный запах сырости и старости, которыми были пропитаны все предметы и стены в доме.

Я был здесь много раз и, закрывая глаза, без затруднений воскрешал в памяти каждую мелочь, каждый метр в прошлом благостного жилища. Впрочем, я не справедлив. Ей удалось сохранить в нём жизнь и, пожалуй, помимо воспитания двоих сыновей, это самое невероятное, что она могла совершить.

Поставив в угол несколько пакетов с гостинцами, я решил отыскать обитателей дома. Это была капля в море их нужды, но большего она не принимала, как бы я ни просил. Позже я научился уважать её выбор, поскольку достоинство было единственным богатством, которое она всеми силами старалась оставить при себе.

Я нашел её в дальней комнате, сидящей за письменным столом у окна, и застыл на пороге. Она изменилась. Но в глаза мне бросились не её волосы, в которых с момента нашей последней встречи затерялось куда больше благородного серебра, и не сутулые, исхудавшие плечи, сплошь покрытые мелкими морщинами. Меня сразила перемена иного рода.

В этой усталой, покорной судьбе и растоптанной ею женщине, я не мог разглядеть прежней, хорошо знакомой мне Олимпии. Я молча наблюдал за ней, и хоть лица мне было не видно, я отчетливо ощущал тихую печаль, притаившуюся в глубине её поблекших глаз. Она смотрела в приоткрытое окно. На пустыре гуляли её дети, все как один удивительно похожие на него. Что это, запоздалая милость небес, возвращающих взятое?

Дневник моей памяти уже пополнился новыми записями, и я чувствовал, что должен уйти. Старые страницы слишком тяжелы, чтобы ворошить их вдвоем, а новые еще не так интересны. Я хотел уйти незаметно, но прежде чем успел отступить в коридор, она обернулась. Мягко поинтересовавшись, когда я приехал, она улыбнулась и предложила чай. Чуть помедлив, я ответил, что заехал только посмотреть, как они живут и сходить на его могилу. Она не стала меня отговаривать, и я был благодарен ей. Дав несколько предостережений касательно дороги и погоды, Олимпия проводила меня до порога.

Задержись мы в комнате чуть дольше, то смогли бы увидеть, как в неё влетела небольшая, еще совсем маленькая, и потому глупая синица. Кажется, вестник счастья? Тогда мне и вправду не о чем беспокоиться, покидая их дом. Ведь для счастья никогда не бывает поздно. Только не для него.

Небо действительно потемнело, и прогнозированный Олимпией дождь больше не казался мне такой уж небылицей. Однако нависшие над землей моих предков свинцовые тучи не могли повлиять на выбранный мной маршрут. Что такое дождь для бывалого солдата? Дни моей бравой службы были давно сочтены, но, тем не менее, кое-что из старых привычек осталось. Меня скорее беспокоил приступ меланхолии, который случался со мной, стоило только сгуститься серому покрывалу над головой, чем вероятность основательно промокнуть. Поэтому спустившись с холма к грунтовой дороге, которая еще со времен моего детства не видела асфальта, я перекинул дорожную сумку на другое плечо и повернул налево в сторону леса. Издалека доносились одиночные, я бы даже сказал вялые раскаты грома, и примерно еще пару часов я рассчитывал быть сухим.

Дорога была разъезжена, убита и почти совсем не знакома. За долгие годы моего отсутствия она обзавелась великим множеством кочек и ям, которые я прежде мог обходить, не отрывая решительного взгляда от горизонта и облаков. Маленькие и убогие, порядком вросшие в землю, не всегда жилые и целые дома остались позади, и мне следовало только гадать, сколько это село еще будут указывать на картах. Навстречу мне никто не попадался, и я неторопливо, стараясь не терять тонкой нити прошлого, смотрел на наше детство и всё, что связывало меня с этим местом.

С Кириллом у нас всегда всё было одно и поровну. Одно детство, одна юность. Общие мечты и единый неутомимый дух, жаждущий больших высот и приключений. Глупостей, правда, я творил больше чем он, но я был якорем, который тянул его на землю, не давая улететь в бесконечное пространство грез.

Я до сих пор считаю, что будь я в тот день рядом с ним - и Олимпии не пришлось бы растить детей в одиночку. Мне дали выходной, и я, влюбленный болван, очертя голову и не помня себя от счастья, помчался в город к своей девушке, с которой впоследствии был вынужден расстаться.

О несчастном случае, я узнал по телефону – позвонил товарищ из армии и рассказал, как всё произошло. Простительная, в сущности, оплошность совсем молодого, толком необученного бойца оказалась роковой для моего друга. Он не почуял опасности, а я больше не был якорем, способным вернуть его на землю.

Стоит ли говорить, что с этого момента всё изменилось. Никто добровольно не выберет участь вдовы, а я не помнил времена, когда был один.

Мои расчеты оказались неверны: дождь начался намного раньше и в лес я зашел уже изрядно вымокший и продрогший. Идти оставалось совсем немного. Я был здесь несколько раз и хорошо знал эту тропку. Другое дело, было сложно отыскать его могилу, поскольку за время моего отсутствия кладбище порядком разрослось. Присев на влажную деревянную скамейку, я долго и пристально смотрел на крест. Я никогда не считал могилы пристанищем душ, они приводили меня в уныние и напоминали о бесстрастном времени, которое нельзя ни разжалобить, ни подкупить. Поэтому привело меня сюда не собственное желание, а неразрывное чувство долга перед Кириллом. Никто кроме меня не мог рассказать ему о жизни Олимпии и сыновей, ведь как бы то ни было, я всё еще чувствовал связь между нами и знал, что он услышит меня, даже если трос на якоре давно оборвался.