Ветер

Ветер

                Иногда мне кажется, что ветер меня ненавидит, а иначе – почему он так стал жесток со мной? Налетает, треплет, чуть-чуть не сбивает с ног, и не даёт вздохнуть.

                А если всё-таки пробивается слабый, болезненный и судорожный вздох, ветер радостно врывается в легкие, распарывает их ледяными крючьями.

                Ветер меня ненавидит.

                Я родилась в краю, где ветер тоже был, но он был мягким братом этого лиходея, этого губителя. Там, откуда я иду родом – живут молодые поля, а на них множество, великое множество цветов. Босою можно там танцевать на горячей земле, и ветер станет тебе подпевать, тебе и твоим простым незамысловатым песням, будет ласкать кожу и кружить бесконечные ленты и юбки.

                Но это было давно и будто бы не со мной – ветер, пришедший из царства гибельного плена, пытается меня в этом убедить, а я нахожу в себе силы не верить ему. Может быть, это было давно, может быть, не спорю, ветер больше мне не друг, ведь раньше он плёл мне косы из стебельков трав и цветков, а теперь плетет лишь тоску и предвещает безмолвную смерть.

                В этом ветре невозможно услышать мне пульс города, ведь я не могу разобрать даже шума машин и гула дрессированного электричества – все забирает ветер, который безжалостно бьет по городу, накрывает улицу за улицей, нападает на проулки и гудит, гудит…

                Иногда чудится мне, что кроме ветра больше ничего в мире и нет, ну, разве что, его вечный, коварный и слепой спутник – холод.

                Холод кружит наравне с ветром, он пытается выбить из-под моего хрупкого мира опору, чтобы мир рухнул карточным домиком, напоследок весело брызнув осколками золотистого солнца и молодых полей.

                В краю, где я рождена, холода никогда не было.

                Я помню мягкое солнце, стоявшее в полдень и мягкие лучи заката, ложившиеся тенью на землю к вечеру. Я помню это так, что даже холоду не взять моей памяти – так она крепка и так я ей верю.

                Ветер и холод – два брата-губителя, неразлучные спутники безжизненности сговорились против меня. Одеваюсь тепло, кутаюсь в кофты и шарфы, а они все равно умудряются укусить, схватить, толкнуть.

                И слышу, отчетливо слышу в ледяных порывах ветра злое шипение:

-Убирайс-ся, убирайс-ся от нас-с! Ты здес-сь чужая…

                Шипение змеиное и кажется, что весь ветер, кружащий меня в кольцах всего лишь огромная змея, рожденная глубинами подземного ледяного мира.

-Чужая, чужая! – мелко хохочет холод, кусая пальцы сквозь толстые варежки.

                Пальцы не гнутся, дорога кажется страшной и длинной, и я, каждый раз оказываясь на ней в непогоду, поражаюсь тому, как она вдруг меняется. Я люблю бродить по улицам, когда тепло и приятно, когда оживает все вокруг, когда ветер снова становится моим другом, и я вижу и слышу город, чувствую его сердце под ногами и в стенах домов.

                И тогда всякая дорога мне коротка! До обидного коротка.

                Но стоит ветру сменить сторону, стоит появиться холоду и даже самый короткий путь кажется мне уже длинным и неприятным. Видится, будто бы, путь не кончается и только удлиняется и удлиняется, а конечная цель где-то там, совсем далеко, и почти стала точкой.

                И ветер толкает в спину:

-Убирайс-ся!

                И холод мелко вторит, хихикая:

-Чужая, чужая!

                Я отбиваюсь от ветра, отмахиваюсь, заворачиваю, словно преступница за угол, за другой, прячусь за домами и укрытиями, шепотом (на крик нет сил), спрашиваю:

-Что я тебе сделала?

                Ветер находит меня за каждым домом, ветер налетает, когда я выхожу, решив, что его тишина настоящая, а он притихает, ожидая, когда я сама появлюсь – не проведу же я в убежище всю жизнь…

                Выхожу и ветер набрасывается первым. Холод подкрадывается змеей, кусаются, бросают меня, словно я мяч, от одного к другому.

-Лови, - хихикает холод.

-Чужая, чужая, - дразнит ветер.

                Вырываюсь, спешу. Всегда не любила играть в подвижные игры, предпочитая настольные. Убегаю, тороплюсь, задыхаюсь…

                Сложнее всего потом, вбежав, наконец, в тепло, отогреться. Тело еще боится, дрожит, глупое и слабое. Сложнее всего согреться, убедить себя, что холод и ветер кружат где-то за стеклом и не ворвутся сюда.

                Не чувствуя рук, ног и, кажется, даже мыслей, я пытаюсь вернуть себя в те поля, где ветер еще был моим другом, не подвергая сомнению нашу дружбу. И только, пожалуй, эта память не дает мне возненавидеть ветер в ответ его ненависти.