Ветер

Ветер

Солнечный луч пробивается через занавеску и падает рыжим стягом на неровную бревенчатую стену. Я смотрю на рассеянный свет сквозь ресницы. Тело все еще во власти сна. Оно тяжелое, ватное, не мое. Слышно, как ворчит печь. Звякает заслонка. Это тетя Бажена готовит завтрак. В глиняном горшке варится желтоватая пшенка. Пока полночь качает сонный берег в своих объятиях, тетя Бажена собирает морщинистыми руками солнце и кладет его вместо масла в кашу.

Тетя Бажена ходит, шаркая старыми туфлями по шершавому полу. На ней старый белый фартук, запачканный запахами свежего хлеба и парного молока. Из окна доносится кудахтанье. Курицы спорят, кто из них краше. Петух сидит на заборе. Он смотрит на всех свысока и не шевелится, даже если на него замахнуться.

Я встаю, сонно протираю глаза и ищу босыми ногами туфли. Кровать такая высокая и мягкая, что пола как будто нет. Солнце только поднимается. Мне кажется, тетя Бажена никогда не спит — она ложится совсем затемно, а встает еще до зари. Ночью ее не знающие усталости пальцы прядут шерсть, и веретено жужжит в темноте.

— Порежь яблоки в чай, — говорит она, рогачом ухватив горшок с кашей и ставя его на корявый стол.

Окна отпотели, и в них уже заглядывает утро. Яблоки легко режутся острым ножом и тонут в янтарном чае. Каша в тарелке золотая, жирная, зернистая. Я завтракаю, а тетя Бажена смотрит, как туман убегает с поля. «Туман — это дыханье неба», — всегда говорит она, грея пальцы о пузатую кружку. Я многозначительно соглашаюсь.

Тетя Бажена вытирает руки о фартук и встает, медленно развязывая засаленный пояс. Я знаю, что сейчас она наденет свою черную вязаную кофту с костяными пуговицами, накинет шаль на узкие плечи и уйдет. Осенние листья будут падать на ее пыльные следы. Мне не нужно идти за ней. Тетя Бажена хочет побыть одна.

Она идет к обрыву. Путь к нему лежит через высокую траву горчичного цвета, такую острую, что ей можно порезаться от прикосновения. Белые скалы и шум прибоя поглотят все звуки, все убьет тишина, и тетя Бажена будет сидеть на земле, глядя в бесстрастное Балтийское море. Осенью дела делаются вечерами, и можно позволить себе предаться густой печали воспоминаний.

— Почему ты ходишь к обрыву только осенью? — спрашиваю я, когда она возвращается с сумерками.

— Осенью меняется ветер, — серьезно говорит тетя Бажена. — Ветер дует с моря. Я жду.

Тетя Бажена живет одна. Бог не дал ей детей. Муж ее, Вячко, моряк, и десять лет назад он ушел в последнее плавание. Злые языки треплют, будто бы морской черт потопил старое ветхое суденышко или что в чужом порту Вячко нашел себе другую. Тетя Бажена не верит.

— Знаешь, иногда бывает так, что ждешь кого-то годами, — говорит она мне, глядя в сереющее небо. — Ждешь, ждешь, кажется, что уж пустил корни и так и останешься на этом холме, ветер тебя качает, как траву, заставляет кланяться солнцу и луне…

— А человека нет?

— А человек есть, просто он далеко-далеко, — тетя Бажена вздыхает, — так далеко, что не слышит и не ведает, что его ждут. Вот жду я тебя на лето, ты приезжаешь, и уже спокойнее. Теперь жду, когда уедешь.

— Тебе скучно со мной?

— О, нет, — тетя Бажена смеется, — мне хорошо. Я жду, что ты уедешь, и я снова буду тут одна. Это тоскливое ожидание.

— Дядюшку ты ждешь тоскливо? — мне не хочется спрашивать, но спрашивается.

— Уж не знаю, — она ставит пузатый чайник на стол, — уж не знаю. Когда так долго ждешь, наверное, ждешь не так или не там. Но я все равно буду. А вдруг осталось совсем недолго? Тогда я готова ждать всю жизнь.

Мы пьем чай, и тетя Бажена снова садится за веретено. Она рассказывает, как хорошо жили они с Вячко в молодости, как он катал ее верхом на огромном белом коне, как покупал ей неземного покроя платья с оборкой у самой травы, как привозил из других стран невероятные платки и сладости… Вячко любил ее так, как никто не любил и никогда. Наверное, так никто больше не умеет. Тетя Бажена улыбается, и мне чудится, что она молодеет.

За окном темнеет, и мы зажигаем свечи. По разорванному одеялу ночных небес плывут облака. Они надутые, белые, похожие на паруса огромного корабля. Два серебряных шнура свисают с его кормы. Над мачтами его распухли звезды Прибалтики. Тетя Бажена затягивает старую песню, и в ней поется, что на небесных кораблях плавает богиня Сауле и бог Менесс (1). Я не знаю, кто это, но похоже на правду.

— Meitinu lika iekš balta zārka, puisītis neticēj

celies meitina, mana sirsniņa. Vai vēl tu neizgulēj? (2)

Родной, тихий голос убаюкивает. Я засыпаю, подложив под голову руку. Тетя Бажена все сидит за веретеном, и песня льется из груди вместе со всеми страданиями и всей ее болью. Тетушка зря думает, что ошибается. Она ждет там и так.

И, боже мой, как бы мне хотелось, чтобы кто-нибудь, где-нибудь ждал меня так, как ждет тетя Бажена!

Сноски:

1  — богиня Солнца и бог Луны в балтийской мифологии;

2 —  (латышск.яз.) народная песня - Положили девицу в белый гроб, паренёк не верит:
Вставай, девица, моё сердечко, ты ещё не выспалась?..