Вилка

Вилка

            Парень в сером пальто разбежался, легко оттолкнулся от платформы и запрыгнул в уходящий поезд. В голове мелькнула вспышка радости, но проводница оказалась хитрей. Будто материализовавшись из воздуха, с криком: «Прочь!», она изловчилась и толкнула незадачливого зайца ногой в грудь. Охнув, он выпал обратно и упал на асфальт. Довольная собой, женщина показала ему фигу и закрыла дверь. Поезд набирал скорость, унося надежды на побег. Спешившие люди огибали лежащее тело. Оглянувшись лишь на пару секунд и не найдя ничего интересного, они вновь погружались в себя. Отчётливый комментарий о случившемся оставил только вокзальный носильщик, кативший тележку. Сгорбленная фигура в безразмерной черной куртке, попыхивала сигаретой и, улыбнувшись в пожелтевшие усы, прохрипела:

            – У*****я…

            В подтверждение сказанного, парень открыл глаза, развёл руками и сморщился от боли. Носильщик хмыкнул и покатил тележку.

            Лежащий ощупал себя и, убедившись, что ничего серьёзного не произошло, поднялся, отряхиваясь. Вокруг кипела утренняя блатная вокзальная жизнь. Около фонарного столба мочился беспородный Шарик, шум толпы разбавлялся звуками поездов и объявлениями о прибытии и отбытии. Парня вдруг стало подташнивать, то ли от удара, то ли от витавшего повсюду запаха прелой ваты. Стараясь дышать ртом, он, прихрамывая, побрел к зданию междугородних касс. Возле входа спорили два поддатых мужичка. Прежде чем войти, парень задержался с распахнутой дверью, чтобы послушать одного из спорщиков, который всем видом пытался задавить собеседника авторитетом:

            – …А я говорю, что вторяки не чай! Не спорь! Не спорь! Ведь я не успокоюсь…

            Второй мужичок отмахивался от говорившего и несогласно мотал головой.

            Парень вошел внутрь.

            Обнаружив свободное сиденье в углу, он похромал к нему, сел, глубоко вздохнул и вытянул ноги. Пульсирующая боль в спине не давала расслабиться, затылок начинал наливаться свинцом, предвещая обещанный синоптиками дождь. Три скучающих охранника стояли в ожидании конца смены, оглядывая находившихся внутри людей. Чтобы не встречаться ни с кем взглядами, парень занимал себя рассматриванием чуть стоптанного правого ботинка.

            – Клошик, Клошик... Опять прыгал?

            Не поднимая взгляда, парень ответил знакомому тихому голосу:

            – Ага.

            Девушка с рыжими волосами перешагнула вытянутые ноги парня и присела рядом.

            – Пойдём домой, ты ведь знаешь, как я не люблю это место, – она погладила его по плечу и стряхнула соринку.

            Родом из Ростова-на-Дону, Алина пять лет назад приехала в этот город и случайно познакомилась с Андреем. Страсть к французскому кинематографу в коктейле с любовным взрывом, произвели на свет ласковое прозвище Клошик, как ответ на привычку парня беспечно бродить, не утруждая себя заботами о внешнем виде. Повстречавшись и привыкнув, она намекнула на женитьбу, он был не против. Расписались без свадьбы, сообщили близким, не сказав, впрочем, адреса, чтобы не обнаружить как-нибудь на пороге счастливо улыбающихся дальних родственников с дорожными сумками. С жильем проблем не возникло: институтская квартира Клошика, как высшее проявление благосклонности  руководства, подарила приют молодой семье. Она была счастлива. Ей нравилась рассеянность мужа, его неприхотливость и редкие, но незабываемые совместные поездки, наполненные мгновениями, прорывающими занавески быта, словно картины импрессионистов посреди пыльных музейных стен. И вот, когда несколько месяцев назад, Андрей стал трудиться над новой статьей, к его беспечным прогулкам по городу прибавилась ещё одна странность. С нелепым упорством он стал приходить на вокзал и пытаться запрыгнуть в уходящий поезд, потому что по его словам «нет ничего более унизительного для исследователя, чем оставить попытки помешать змее сожрать собственный хвост». На старания выяснить, что всё это значит, Клошик либо отмалчивался, либо начинал сыпать настолько пространными фразами, что дальнейшие расспросы не имели смысла. Алине стоило больших усилий каждый раз приходить на вокзал и уговаривать мужа вернуться домой, к работе над статьёй – вокзал был ей неприятен. Он напоминал ей мрачный отрезок жизни, о котором она не желала распространяться. Лишь однажды она высказалась по этому поводу: «Я – не воровка, не шалава, но жизнь у меня началась с базара-вокзала». И на этом попросила поставить точку и никогда больше не вспоминать.

            – Клошик, пойдём. Уйдём отсюда, дома есть чай. Я купила твоё любимое печенье, – вставая, Алина потянула мужа за рукав пальто. Он посмотрел на неё, улыбнулся и поднялся. Взявшись за руки, они вышли из здания.