Вишенка

01

Форт-Уорт 
1881 г.

- Коул, смени Диггери наверху! – крикнул Хэнк, засовывая револьвер обратно в кобуру.

- Может, он там сам справится? – протянул я.

- Его, скорее, вывернет на собственные ботинки.

- Зачем тогда его держишь, если он не может делать грязных дел?

- Для грязных дел у меня есть ты, мой мальчик, - Хэнк дотронулся кончиками пальцев до своей шляпы. – Подчисти тут всё, а мы будем ждать тебя у ручья.

- Ладно, - я отвернулся и поморщился.

Пока поднимался по лестнице на второй этаж, думал, что пора с этой компанией завязывать. Они боялись меня, но не уважали, а Хэнк иногда смотрел, как подстреленный койот, опасаясь, не перебью ли я их во время ночной стоянки.

Я был одиночкой, и глупо это отрицать.

Облегчение, написанное на лице Диггери, когда я зашёл в комнату было практически комичным. Я б даже улыбнулся, если б не дело, которое мне надо было заканчивать за этого никчёмного ублюдка.

Вы знаете, о чём думают люди, когда смотрят в стальную глубину безразличного к их мольбам ствола? Когда ждут свистящего звука последней пули, рассекающей воздух лишь для того, чтобы пролетев короткое расстояние вонзиться в их черепную коробку и разорваться внутри, разрушая мозг, по которому проходит последний импульс паники? Когда на их языке образуется металлический привкус смерти, обнимающей обеими руками, благодушно затаскивающей их в рай? Именно в рай, ведь они покинули этот мир не по своей воле. Знаю, в отличие от них, дорога туда мне заказана. Я помогаю им достигнуть рая, сам с каждым шагом, с каждой выпущенной из моего револьвера пулей, с каждой уничтоженной мною жертвой, – невинной или виновной – не важно, – приближаясь к аду. И знаете, когда придет мое время, я шагну в этот Ад с радостью. Я давно уже иду туда, настолько давно, что почти забыл, как именно началась это дорога.
Впрочем, не будем отвлекаться.

Я спрашивал, способны ли вы догадаться, о чём думают жертвы в последние минуты их никчемных и безрадостных жизней. Они могут упиваться собственной значимостью, считать, что они кому-то интересны как личности, хотя их мысли не представляют абсолютно никакой ценности. Так вот, я знаю, о чём они думают. Нет, я не читаю мыслей. Лишь просто смотрю в их расширенные чёрные зрачки, на поверхности которых отражается круглое дуло моего кольта, и понимаю: какие они все эгоисты: от первой минуты рождения до последней секунды жизни, от первого жадного вдоха и требовательного крика до последнего всхлипа и мольбы о себе… не о других... всегда только о себе и лишь о себе...

Покажите мне человека, - разве, что не святого или душевнобольного, - кому другой человек, находящийся рядом, просто проходящий мимо или живущий поблизости или в отдалении будет интереснее его самого.

Влюбленные, - скажете вы и... ошибетесь. Любовь - это унижение. Настоящая любовь безответна, она не может быть равной, чья-то чаша весов обязательно окажется переполненной. Так что ни о какой гармонии и речи быть не может. Любя, ты унижаешься, ты просишь, вымаливаешь, а в ответ получаешь подачку в виде искаженного, извращенного чувства и слов: я люблю тебя, - с наивной, глупой приставкой: очень...

Но есть и другой бескорыстный вид любви, к сожалению, не всем доступный... 

- Не трогайте её, - рыдала, стоя передо мной на коленях, растрепанная женщина. - Убейте меня, только не её, не надо, прошу вас, - голос её понизился, стал практически неразборчивым.

Она попыталась схватить мою руку, чтобы в умоляющем жесте припасть к ней губами, но я отшатнулся, и женщина рухнула на пол, ползая возле моих сапог, практически слизывая с них дорожную пыль и мозги собственного мужа, бесформенной грудой лежащего внизу в гостиной.

Надо отдать ему должное, он, вроде, был честным и справедливым, но не мог защитить семью. Что способен он противопоставить моему кольту, уже практически сросшемуся с ладонью? Казалось, за несколько лет кольт стал логичным продолжением моей руки. Не ощущая его веса, я чувствовал, будто меня лишили пальцев. 

Руку я вскидывал быстрее, чем мой разум успевал подумать об этом. Я - убийца, и за несколько лет моё тело научилось реагировать на опасность на уровне инстинкта. 

Всхлипы женщины перешли в завывания. Обхватив себя руками, она раскачивалась из стороны в сторону. 

Краем глаза я наблюдал за маленьким существом, жавшимся в углу. На вид девчонке было лет десять-одиннадцать, слишком маленькая и худая, чтобы определить точнее. Подол аккуратного голубого платья задрался, показывая тонкие ножки-палочки в добротно сделанных тёмно-коричневых ботинках, наиболее подходящих для здешнего климата. Период засухи перемежался с обильными дождями, после которых, пройти по улицам и не испачкаться в вязкой жиже, было практически невозможно. Деревянные мостки по обеим сторонам дороги не спасали от грязи. 

Девчонка дрожала, её широко распахнутые тёмные глаза смотрели в одну точку - на мать. 

- Пожалуйста, - всхлипнула женщина. - Ведь она ничего не сделала. Это ребёнок. Должно же в вас быть хоть что-то человечное? 

- Да что ты знаешь о человечности, - ухмыляясь, тихо произнёс я, взводя курок и вскидывая руку. 

- Нет, - взвизгнула женщина, снова бросаясь мне под ноги. - Умоляю вас... - продолжала она твердить словно заведённая. 

Не знаю, почему я послушал её, почему поддался уговорам, изменил своим принципам. Может, сегодня выдался слишком приятный вечер? Недельная жара, висевшая над Форт Уортом, спала. Я, наконец, смог выспаться и отдохнуть, и подумать над последним делом, что держало меня в этом маленьком городке. 

Крейг Джонсон - местный шериф, он слишком крепко подсел нашей банде на хвост, а нам не нужны были проблемы, которые он создавал. Поэтому мы решили убрать его и его семью. Устраним проблему, и другим назидание будет: что переходить дорогу и чинить нам препятствия не стоит. 

Дорога до дома шерифа не заняла много времени. Прежде чем навестить его, я попытался получить максимум информации. Жил Джонсон в незатейливом доме на окраине небольшого городка вместе с женой и дочерью. Этот дом сразу поднял во мне волну тошноты. Грубо сколоченная, но функциональная мебель, милые занавесочки на окнах и плетеные салфетки на комодах и столиках, детские рисунки на стенах - всё было настолько приторным и слащавым, настолько дышало счастьем и семейной идиллией, что я лишь сильнее укрепился в нашем решении.