Вишни и скрипичный ключ

Вишни и скрипичный ключ

Балкон свистел. Разумеется, не тот балкон, на который выходят покурить, а друг Андрея Макаровича Кобылкина – Брыкалов Алексей Константинович, чьи сокращенные инициалы и составили это элегантное прозвище. Уместно будет отметить, что и Балкон, в свою очередь, «сократил» Андрея Макаровича до Кабана, на что последний сначала обиделся и стал возражать: дескать, отчего это вдруг он Кабан? И тогда уж не «Кабан», а «Кобан», что, в свою очередь, не годится, поскольку неверно грамматически. Тем более, почему друг пренебрег его отчеством? Это уже и вовсе как-то не по-дружески… На что Балкон ответил просто и категорично: «Потому что ты Кабан. Жирный и упрямый». Андрей Макарович обиделся еще больше. Жирным он себя не считал. Подумаешь, животик! Его и не видно почти. Особенно, если надеть пальто.

Вообще, Андрей Макарович очень любил логику. Во всем. И, говоря откровенно, был в глубине души согласен: прозвище Кабан ему подходило. И даже, в общем-то, нравилось своей значительностью и мощью. Чего нельзя было сказать о придуманном им для друга «Балконе». Ну, в самом деле, что еще за балкон?.. Но инициалы последнего тому соответствовали как нельзя лучше, логика четко проявляла свое известное упрямство. Да и Алексей Константинович против данного прозвища не возражал; он вообще смотрел на вещи двояко: вроде бы и просто, но в то же время вполне философски. Короче говоря, Андрей Макарович тоже в итоге с «Кабаном» смирился, а со временем к этому имени даже привык.

Так вот, Балкон свистел. Сначала тихонечко, потом все громче и громче. При этом друг еще и раздувался, что показалось Андрею Макаровичу крайне нелогичным, ведь при свисте воздух выходит из легких, а значит, друг должен был не раздуваться, а наоборот опадать. Он уже собрался указать на эту несуразность Балкону, когда тот вдруг оглушительно лопнул и почему-то со звоном рассыпался на кусочки.

«Ну, вот», – с долей соболезнования успел позлорадствовать Андрей Макарович, но уже в тот момент, когда самого его подбросило с кровати, перевернуло в воздухе и шмякнуло об пол. А поскольку взлетел он вместе с одеялом и развернуло их также совместно, это спасло его от неминуемых порезов об осколки стекла, усеявших пол.

«Приснится же!..» – подумал Андрей Макарович, полагая еще, что этот полет, завершившийся столь удачным приземлением, является продолжением сна с его лопнувшим другом.

А к реальности его вернул запах. Пахло обугленным деревом и жареной вишней. Как пахнет жареная вишня, Андрей Макарович до сего дня не знал, но теперь отчего-то был точно уверен: это она. Он, еще лежа, нашарил под кроватью тапки, быстро надел их, вскочил и, хрустя осколками, кинулся к обрамленному зубчатой стеклянной «бахромой» проему окна. Окно выходило в сад, в любимый вишневый сад Андрея Макаровича, которому он, став пенсионером, отдавал почти все свободное время. Теперь сада не было. На его месте дымилась воронка. Именно из нее и тянуло вкусным дымком.

Андрей Макарович замер. Было очень тихо, лишь где-то у потолка, прерывисто и безбожно фальшивя, звенел контуженный взрывом комар. Андрей Макарович вяло поднял глаза. Комариная агония оборвалась укоризненным писком. Насекомое судорожно дернуло крылышками и неуклюже рухнуло на подоконник, нарушив его ослепительную белизну мелкими брызгами выпитой крови.

«Так тебе и надо!» – почесав округлое веснушчатое плечо, подумал Андрей Макарович. Думать о погибшем кровопийце было куда легче, нежели о том, что находилось за окном. Точнее, о том, чего там уже не находилось. Но Андрей Макарович понимал, что от беспощадной действительности, как бы это ни было больно, ему не уйти.

Он снова глянул в окно. Сада по-прежнему не было. Там, откуда еще вчера прохладной зеленью улыбалась заботливому хозяину листва, щербато скалилась теперь черная мерзкая яма, цинично при этом покуривая вишневым дымком.

Почему-то Андрей Макарович вовсе не испытывал страха. Ему не пришло в голову и мысли, что, может быть, началась война, или, перепутав дома, совершил на него неудачное покушение киллер-пиролюбитель… Ему было только невыразимо больно за сад, за свое любимое детище. Даже не детище, а почти что дитя… Андрей Макарович беззвучно, но горько заплакал.

Таким и застал его ворвавшийся в дом Алексей Константинович, пресловутый Балкон: полуголым, в одних трусах и тапках; с трясущимися от неслышимых всхлипов плечами, на одном из которых краснели полоски расчесов; с поникшей головой и растрепанными волосами, не только серебрящимися обильной сединой, но и поблескивающими мелкой стеклянной крошкой.

– Кабан, ты как? – бросился к нему Балкон. – Жив, чертяка? А я уже было тебя похоронил!..

– Где? – отрешенно глянул на друга Андрей Макарович.

– Что «где»? – опустил тот раскинутые для объятий руки.

– Где ты меня похоронил? Впрочем, не важно… В любом случае, теперь придется меня перехоро… перезахрен…

– Перезахоранивать, – подсказал друг.

– Да, перезахрененивать, вон там, – вяло махнул рукой в сторону бывшего сада Андрей Макарович. – Видишь, могила уже вырыта.

– Не жирновато будет?.. – выглянув в окно, оценивающе прищурился Балкон. – Хоть ты и Кабан, но ямка, так сказать, даже для нас двоих великовата.