Вкус боли.

Часть 3. Вкус боли. Глава 22.

Что может быть ароматней и вкуснее

утреннего свежемолотого кофе и хрустящего круассана?

Только предчувствие достижения цели.

Автор.

Часть 3.

Вкус боли.

Глава 22.

Когда всё это начиналось, помимо основной работы, которая у меня ещё была, я стал ещё и парамедиком. Не профессиональным – мы с друзьями объединились в отряд, который добровольно выходил дежурить там, где были массовые беспорядки.

Боль – универсальное чувство, которому всё равно кто вы, и с какой вы стороны. Нежелание причинять, но старание её облегчить, постепенно пропитало уважением к нам и тех, кто пытался власть изменить, и тех, кто хотел власть отстоять. Для нас не существовало бессмысленности нашей работы, когда в руках была чья-то жизнь и здоровье. Но когда всё затихло, мы стали не нужны.

Не выиграли ни те, ни другие. Со временем потеряло смысл всё, что ранее было важным: работа, стабильность, будущее. Оставалось только пытаться сохранить свою жизнь, и по возможности позаботиться о самых близких. В рассыпавшемся обществе каждый стал тем, кем он был на самом деле – рассыпались и сдерживающие факторы. Личная выживаемость стала основной проблемой и главным приоритетом.

Абсолютных жизненных принципов не существует. Категорический запрет самому себе на причинение боли другим, тем более на убийство, совершенно незаметно исчез на острове вместе с отрубленной бандитской рукой. Последние сомнения отпали во время ночной бойни там же.

Покинув Хара восемь лет назад, я скитался по окраинам, иногда заходя в почти брошенный и когда-то любимый город. За это время обрёл навыки убийцы, которому теперь всё равно, сколько людей на его совести. Я не боялся смерти, потому что она должна была прийти в нужный момент. Тогда, когда я её не жду. А я ждал…

Единственный страх, который во мне оставался, это страх боли. Что бы ты не думал о теле, как бы ты к нему не относился, боль остаётся пока тело живо. Спасение – смерть, но между ней и тобой – боль.

С другой стороны, боль – это признак того, что ты ещё жив. Зов тела себя спасти. Искушение, против которого почти невозможно устоять.

Те, кого я убивал, был выродками. Моральными уродами, если вообще о моральности можно говорить. В момент нанесения смертельного удара я уже не останавливался. И не пытался себя оправдывать, мол моя миссия и всё такое. Нет, я каждый раз бросал жребий, предоставляя возможность убить меня. Но чувствуя силу, даже самые злобные и жестокие становились самыми трусливыми. До животного ужаса. Говорили что я, Ноэль Сантиро, стал легендой.

Слухи обо мне сначала были противоречивыми, затем мне стали приписывать невозможное, а потом я был принят как неизбежность. Это решило мою репутацию.

За мной охотились все, кто меня боялся – банды, патрули, частная охрана, местная самооборона. Иногда те или другие объединялись, но я жив. Видимо, прав был старик – моя игра ещё не закончена.

Время всё быстрее меняло мир, и то что было вокруг меня – не исключение. «Офисный планктон», в большей части населявший город, покинул его давно. Тем, кто остался, было просто некуда идти. Куда делись все эти бесполезные люди – я точно не знаю. Но рабов на плантациях хватало, и сбежать было почти нереально.

Бывшей страной управляли большие компании, а всем кто здесь жил уже поголовно вшили микрочипы. Теперь не нужны были документы или талоны на еду, пропуска и поиск сбежавших – каждого идентифицировали, и видели на своих мониторах. А тех, кого видели но не могли распознать – отлавливали. Если не удавалось – отстреливали.

Видимо, я остался одним из немногих не чипированных. Приходилось не только хорошо маскироваться, но и не вылезать из самодельного термокостюма. Ведь отслеживались все движущиеся и тепловые цели. Привыкать к нему пришлось года два, тело по другому подстраивалось под температуры, и я чуть снова не умер, переболев пневмонией.  

Одиночество давно перестало меня тяготить, и превратилось в комфортное состояние. Доверие – слишком большая роскошь. Я о доверии людям. Остальной мир жил со мной в ладу.

Мест, где меня можно было найти наверняка, не было. Бродяжничество налегке и постоянная готовность к бою достаточно жёстко ограничили в том, что я носил с собой. Но небольшой меч – что-то вроде мачете, выкованный ещё на острове, со мной был всегда.

Он стал частью меня, продолжением рук, нервом и зеркалом души. Он с тихим свистом разрезал воздух ещё до того, как я успевал прийти в себя или почувствовать опасность. Скорость и точность позволяли не задумываясь разрезать муху в полёте. А мощность рубящего маха была достаточной, что бы одним движением разделить на части тело моей комплекции.

Поэтому не стоило меня будить, пытаясь одновременно схватить меня за ноги и набросить мешок на голову. Сжавшись в пружину, я обрубил всё, что меня могло сдерживать, ещё не проснувшись. Пришёл в себя уже перелетев через несколько тел, пытавшихся меня задержать, и упёршись в стену из щитов, которые держали перед собой люди в лохмотьях.

Всё замерло. Я – от удивления и непонимания что происходит. Они – в ожидании чего-то и страхе. Медленно обернувшись, я встретился взглядом со стоящим бетонной плите, обёрнутым в плащ высоким мужчиной, с длинными седыми волосами. Жёсткие черты лица, и немигающий, почти гипнотический, взгляд притягивали внимание. Без сомнений, он был здесь главным.