– Скажи, Себастьян, чего ты желаешь больше всего?
Владыка застал меня врасплох вопросом. За последние несколько дней это были его первые слова. Внезапно услышав его голос, я вздрогнул. Шероховатый пожелтевший блокнот, в котором я делал свои пометки, записывая свои мысли, с хлопком упал на мраморный пол.
Боялся ли я Владыку? Испытывал ли к нему страх? Возможно. Как только если как сын, боящийся собственного отца, поджидая от него трепки за каждым углом. Владыка приютил меня с двенадцати лет и позаботился как о собственной крови. И зная его лично, я никак не мог сопоставить его с теми ужасами, что о нем говорили.
Образ строгого отца сильно контрастировал с образом жестокого тирана, правящего черным подземельем. И потому он не вызывал у меня ни капли страха.
Я подобрал блокнот и отложил его на блестящий благодаря слою лака стол. Встал с кресла и принялся расхаживать по залу. Так мне было проще сконцентрироваться на мышлении.
– Чего я желаю… хороший вопрос. Вам нужен сентиментальный ответ, или по существу?
Владыка издал глухой смешок.
– Говори по существу. Чего ты хочешь больше всего на этом свете?
– Ну, я бы с радостью расписал все свои желания, но времени у нас, если судить по звукам, совсем мало...
В подтверждение моих слов за окнами, со двора, раздался грохот, сопровождаемый криками людей. Стены зала дрогнули, с потолка посыпалась каменная пыль. Герои, ведущие осаду уже более недели, наконец сумели проломить защитный барьер, и толпы необразованных полоумных болванов, зовущих себя рыцарями, хлынули в замок. Но ни я, ни Владыка никак не отреагировали на происходящее.
– Пожалуй, самое сокровенное, – Продолжил я свою речь, – чего я хочу, чтобы разумные существа, населяющие континент, наконец стали соответствовать слову «разумные». Конечно, это сравни настоящему чуду, чтобы все разом научились использовать свой мозг, но если отбросить сентиментальность, то мне бы хотелось, чтобы правители людей отбросили свою алчность и жажду ненасытной власти, эльфы утихомирили свое тщеславие и наконец осознали, что мир крутится не только лишь вокруг их самих, а короли гномов прекратили ненавидеть магию только за то, что произошло тысячи лет назад. И чтобы темные существа наконец перестали восприниматься как безмозглые монстры, стремящихся разрушать все на своем пути. В конце-концов, среди них есть такие милые душки...
Владыка повернулся в мою сторону.
– Вот как? – он отчасти разочарованно поцокал языком, – так ты желаешь идеального мира, где все живут в согласии друг с другом?
Я остро взглянул на него, сочтя его слова настоящим оскорблением, и фыркнул.
– Я похож на святого? Я, конечно, предпочитаю мир насилию. Но я не настолько глуп, чтобы верить в такие сказки, как мир во всем мире. Как тень не способна существовать без солнца, так и мир невозможен без войны. Чтобы кто-то жил в достатке, другой должен остаться ущемленным. Но я все равно верю, что этот мир можно сделать чуточку лучше.
– И чтобы ты сделал, будь у тебя для этого сила и власть?
– Я бы начал войну.
Владыка расхохотался.
– Отлично сказано! Удивительно, как ты похож на меня в юные годы! Если бы я мог иметь детей, то усомнился бы, действительно ли мы разной крови. Кажется, я даже немного сожалею о том, что мы так мало общались.
– Если вы в самом деле об этом сожалеете, тогда возьмите свой меч и проучите невежд, осаждающих замок, чтобы мы могли вдоволь наговориться. С вашей силой это не должно быть проблемой, разве нет?
Владыка приутих, задумчиво уставившись в небо за окном.
– Ты прав, это совсем не проблема.
– Тогда почему? Я не понимаю. Почему вы уже двадцать лет смиренно принимаете все, что происходит вокруг?
– Потому что я устал. – Его ответ был краток.
– Знаешь, Себастьян, я когда-то был таким же, как и ты. Молодым, горячим и полным амбиций… ну, дикая кровь, ты сам знаешь. Как и ты, я желал изменить весь этот мир, причем в лучшую сторону, прошу заметить. И ради этого я затеял грандиозную войну. И эту самую войну, начатую во имя мира, прозвали самой ужасной за всю историю существования континентов.
Владыка немного помолчал.
– И знаешь, что забавно? Те немногие существа, что застали те времена и что сумели дожить до сего дня, убеждены, что именно времена великой войны были самыми мирными временами для континента.
Внезапно раздался взрыв. Где-то совсем рядом. Видимо, захватчики уже вторглись на верхние этажи.
– Я уже слышал об этом, Владыка. Но что тогда произошло? Как так получилось, что вы проиграли и стали отшельником? Вы ведь были близки к победе.
– О, нет, мой мальчик. Я не был близок. Я победил. Стоило мне только щелкнуть пальцами, и…
– Без пяти минут вашей кончины, а вы как всегда ходите вокруг да около. Хотя бы перед смертью можете отказаться от этой дурной привычки? Я хочу знать, что вас изменило?
Владыка вздохнул.
– Это было прозрение… ох, знаю, звучит ужасно. Говорю совсем как сошедший сума старик. Но это правда, меня настигло прозрение. В тот момент, когда все закончилось, когда война близилась к своему смысловому концу и все враги, что противостояли мне, стояли передо мною на коленях и склоняли головы, в их глазах я не увидел ни страха, ни почтения. Понимаешь? В их черных зрачках, уставленных на меня, застыла лишь ненависть и желание отомстить. И увидев это, я осознал, что у меня осталось два выбора: оставить их в живых, чтобы в будущем они вернулись с вилами и топорами за моей головой, или убить их всех, стерев в порошок. Но если бы я выбрал второе, тогда, в чем был бы смысл? Зачем нужен мир, в котором никого нет? Вот тогда я и осознал, как ошибался. Я понял, что одним лишь насилием ничего не изменишь. В конце концов все, на что способно насилие – это ответное насилие. Кровь оплачивается лишь кровью. Так было, и так будет всегда. Совершив столько зла, загубив столько невинных душ, я превратил себя в чудовище. А у чудовища нет права на мир. И поэтому у меня остался лишь один выход, если я хочу все изменить. И потому ты здесь.