Властелинство

Глава 31. Липница.

Чем ближе был я к дому, тем нетерпеливее билось сердце. Разлука, даже небольшая, обостряет чувства. Но мысли были далеко. Революция развивалась по своим законам, нам неведомым. Вместо того, чтобы захлебнуться в самом начале, она всё длилась и длилась. С нею вместе длилась и глупая, бесполезная война. Эта ситуация выматывала силы как самой Франции, так и всех соседей. Причём, революционный энтузиазм и светлые идеи помогали французам держаться и не отступать. А вот окружающие страны испытывали изнутри падение экономики – ведь война отбирает ресурсы, но не даёт ничего взамен. А снаружи действовало давление новых идей. Если революционные события в Англии подействовали в первую очередь на Америку, то французские события отражались первым делом на Европе.

Наконец тирания террора была прекращена, избраны консулы. Теперь казалось, что Франция постепенно возвращается к нормальной жизни. Однако многолетнее участие в терроре и войнах не могло пройти бесследно. Накопившееся напряжение можно было выбросить или наружу, в виде завоевательной войны, или загнать внутрь, со страхом ожидая новых кровожадных монстров.

Империя привыкла к войнам. Вот уже несколько столетий с переменным успехом она боролась с турками на юге, с германскими княжествами на севере и периодически сталкивалась с французами на западе. Период процветания и относительное затишье при Марии Терезии уже давно окончился. Видимо, армии тишина впрок не шла.

Знаменитое сражение за бочку шнапса при Карансебеше, в которой австрийская армия бесславно потеряла убитыми десять тысяч человек под крики «Турки! Турки!» заметно отрезвило офицеров. Но не настолько, чтобы усиленно взяться за дисциплину разношёрстного войски или перестать строить тактику сражений по старым, изжившим себя схемам.

Зато молодой генералитет французов, выросший на полях сражений и привыкший находить нестандартные решения в сложных условиях, пришёл к власти в стране. И это означало только одно – будущую решительную и беспощадную войну. Войну нового со старым. В которой старому суждено было проиграть.

Что мог я сделать, чтобы защитить своих людей? Не сегодня, но завтра? Я искал решения, но не находил. Случись что со мною – сын ещё мал, дочь без пяти минут на выданье. И... И ничего. Анджа... Я не могу ничего ей дать, чтобы защитить её и её детей. Выдать замуж за другого? Но как отпустить ту, что протянула руку и вывела из пучины отчаяния? Как отпустить ту, что возродила душу? Наконец как отпустить ту, что вернула детям веру в свет – и не бросить детей назад во тьму? Тьму, которая не только в окружающем мире, но и живёт внутри себя? И вырвалась на свободу вчера... Это была та тьма, что опутывала отца много лет и водила его руками. Тьма, что уничтожила счастье Антуна. Неужели и я такой же, как отец? Неужели и сын мой унаследует её?

Вот показался Петрец. Отрадный вид с горы на церкви, перезвон над холмами. Всё это только сильнее беспокоило нынче. Как решить?

В Липнице появился я под вечер. Остановка в Петреце, в корчме, сделала своё чёрное дело. Я приехал пьян. Не так чтобы очень, но пьян. На крыльце всречала меня Анджа. На её лице лежала какая-то печать таинственности и грусти. Дети резвились в беседке в небольшом саду возле дома. Пахло какими-то цветами. Неожиданно прямо возле моего лица прошмыгнула летучая мышь, да так быстро, что я застыл от неожиданности.

- Проходите, барин, разговор есть. – прямо с порога начала моя экономка.

Мы прошли в полутёмную гостиную. Свечи ещё не приносили, и только отблески угасающего заката раздвигали наступающую ночную тень. Анджа остановилась в полосе неверного света и обернулась ко мне. Я залюбовался её тонким профилем, очерченым закатным тёплым светом.

- Доктор меня замуж зовёт. – и она умолкла.

Это было как удар по голове. Ещё полчаса назад я сам размышлял о чём-то подобном. Но так быстро? Я не готов...

- Ты же понимаешь, что после того, что вчера было, я с тобою быть не смогу? – она пристально посмотрела мне в глаза. А я не нашёл что ответить. Сказать ей, что это из-за неё? Она скажет, что ей не нужна такая жертва. Не такою ценой. А тогда всё остальное не имеет никакой цены. Никакой. Я не могу ничего противопоставить какому-то макароннику, итальянцу, доктору средней руки, без имени...

- У меня не было другого выбора, Анджа. Там измена, это не просто бунт, это предательство. Я пытался говорить, но меня не хотели слышать. Хуже того, это был спектакль. Показательная порка барина.

- Это уже неважно. Там погибли люди, там дети остались без крова... Не так. Я так не могу. Прости меня. Я дала согласие.– и она вышла из комнаты. Где-то там раздавались её шаги, она звала детей... Затем всё смолкло.

Теперь всё было решено. Только я не знал, как объяснить детям уход Анджи.

В груди словно что-то оборвалось и начало болеть, распирая. Я повалился на кровать и долго лежал в темноте, сжав зубы от боли. Холодный пот сливался по челу моему. Страшно было пошевелиться. Потом боль немного отпустила, но начал бить лёгкий озноб. Я завернулся в плед и забился в кресло. Так и уснул, как-то боком свернувшись на бархатном сидении.

Утром пробудил меня солнечный лучик, игриво пробившийся сквозь листву и занавески. Что ж, новый день пришёл, надо встречать его лицом к лицу. Итак, что нас ждало? Поиск новой экономки, желательно немолодой и опытной, поиск гувернёра для Изидора – пора ему уже перестать цепляться за юбки и начать учиться, устройство свадьбы Анджи. И переезд! Здесь мы не останемся точно, не стоит разрушать иллюзию счастья моей Анджи. В Стражец тоже возвращаться больно. Уедем в Вену на полгода, я приду в себя и может жизнь наладится. Найду себе утеху в делах. В груди немного ломило и отдавало в левую руку, что меня несказанно удивило, поскольку я привык щадить свою больную десницу.

Я собрался и вышел в столовую. Дети уже были на своих местах и ели. Я сел на своё место. Лакей принёс мне канапэ и сыр, при этом посмотрел на меня так, будто увидел покойника.