Влюблённая пуля

Влюблённая пуля

 Халь Евгения, Халь Илья

Влюбленная пуля

Посвящается памяти моего деда Леонидова Владимира Михайловича, который в 17 лет тайком сбежал на фронт

Евгения Халь

Медовые августовские травы налиты тяжелым соком. Вдохнуть терпкую сладость, зарыться в нее лицом, потом перевернуться на спину, вглядеться в бесконечную синь неба. Но вместо этого приходится рыть окоп.

- Что же ты вздумала воевать в такую летнюю красотищу, Родина? – с сожалением сказал Володя Леонидов, закусил сочную травинку и вонзил саперную лопатку в жирную землю.

Со всех сторон послышался смех.

- Мы всегда в августе на дачу выезжали, - продолжил Володя, - бывает, валяешься в гамаке с книжкой, две строчки прочтешь и засыпаешь, а с веранды такой запах доносится! Такой аромат! Мама варенье варит, густое, вкусное, а за забором смех: соседские девчонки на реку бегут купаться.

- А почему ты за девчонками на речку не бежал?– Жора Саркисян озорно блеснул черными глазами, продолжая энергично копать.

- Да малой он еще, - рассмеялся Егорыч – самый старший из бойцов, за что его уважительно прозвали Батькой. - У него еще женилка не выросла, оттого в башке книжки да варенье. Одно слово: студент.

Володя смущенно кашлянул и порозовел.

- Ты гляди, как краской залился, ну точно девка! – Егорыч воткнул саперную лопатку в край окопа, вытащил из кармана кисет, ловко свернул самокрутку, вкусно закурил, выпустив густой дым.

- Батька, можно у тебя махрой разжиться? Свою всю высмолил, етить твою недолгу! – Федька устало прислонился к стене окопа.

- А то как же! – разрешил Егорыч. - Мужики, налетай на курево!

- У меня тоже есть, - Володя открыл вещмешок. - Возьмите, мне выдали пайку, а я некурящий.

- Спасибо, друг! – обрадовался Жора. - А как насчет того, чтобы немножко перекусить? У нас говорят: голодный воин – плохой воин.

- Лейтенант сказал рыть и укреплять окоп, потому что завтра он для нас станет или могилой или этой... как ее...- Федька закатил глаза, словно на небесах было написано трудное для деревенского парня, слово.

- Цитаделью, - негромко подсказал Володя.

- Во! – обрадовался Федька, - цитаделью, етить твою недолгу! Хороший он мужик, наш лейтенант, образованный, как ты, Володька, тожа, видать, из студентов. Только как вот закрутит слово какое, так как будто по башке оглоблей огрели, аж звезды из глаз сыпятся, етить твою недолгу!

Егорыч вскрыл банку тушенки, прижал к груди буханку хлеба, аккуратно отрезая щедрые ломти. Все он делал неспешно, с крестьянской обстоятельностью, словно перекидывая мостик из той, другой жизни, в которой не было войны. После ужина закурили. Леонидов достал из вещмешка томик Есенина, обернутый газетой, любовно огладил обложку, стряхивая пыль. От книги пахло домом и мирной жизнью. Володе повезло, что книгу опального поэта не отобрали при досмотре личного имущества. Лейтенант с интеллигентным, уставшим лицом, проводя досмотр, лишь мельком взглянул на обложку и шепнул:

- Оберните газетой.

- Володя, почитай что-нибудь душевное, - попросил Жора.

Володя прочитал по памяти, не заглядывая в книгу:

Я теперь скупее стал в желаньях,

Жизнь моя, иль ты приснилась мне?

Словно я весенней гулкой ранью

Проскакал на розовом коне...

...Володя всегда любил рассвет. Гулкую есенинскую рань, когда в прозрачной чистоте воздуха слышны даже самые потаенные мысли, и, кажется, если задержать дыханье и прислушаться, то можно услышать, как по мокрой от росы мостовой процокает копытами розовый конь из снов, которые Леонидов видел с детства.

На фронт он ушел тоже на рассвете, так и не решившись разбудить мать. Она бы не пустила его на войну. Она бы раскинула руки, закрывая собой дверь, и, плача, молила бы остаться. Володя тихо собрался, побросав в вещмешок белье, документы, задумчиво остановился возле книжной полки, любовно огладил корешки, и, наконец, выбрав маленький, размером с ладонь, томик Есенина, положил его в вещмешок. Книги были страстью Володи. С детских лет он знал, кем будет, когда вырастет: учителем литературы. Выскользнув в коридор коммуналки, он прокрался к двери, держа ботинки в руках, стараясь не задеть огромный железный чан для стирок, висевший на стене. В ванной горел свет. Тетя Фира, несколько лет назад переехавшая в Москву из Одессы, всегда вставала раньше всех, чтобы не стоять в длинной очереди к умывальнику. Она вышла из ванной с огромным тюрбаном из полотенца на голове, в шелковом халате с грузными, как сама хозяйка халата, кистями. Халат пережил революцию, НЭП, торгсины и не собирался сдаваться, как и тетя Фира.

- Ой, он таки собрался на войну! – тетя Фира вскинула руки и прижала их к необъятной груди, халат неодобрительно зашелестел от резкого движения.

- Тише, пожалуйста! – взмолился Володя.

- Разве приличные мальчики уходят на войну на рассвете, не сказав ничего ни матери, ни соседям? Как какие-то босяки, которым не с кем попрощаться?

- Тетя Фирочка, я прошу вас: не кричите!

- Подожди, - соседка понизила голос, - я принесу тебе камфорное масло и полотенце! Там же все время дует, а ты болеешь ушами с детства. Так будешь ставить себе компрессы. Чтоб ты мне был здоров! И не надо со мной спорить, потому что это никому еще не помогало!

Володя шел по предрассветной Москве, ощетинившейся заколоченными окнами, испуганно прикрывшейся мешками с песком, а за ним понуро опустив голову, брел розовый конь...

...- Красивые стихи! – негромко сказал Жора. - У каждого мужчины должны быть три вещи, с которыми он никогда не расстанется и не поделится: конь, женщина и оружие – так мой дед говорил.