Влюбленный вампир

Влюбленный вампир

Я проснулся сразу, как только солнце село. Ощущение этого момента живет где-то в самой глубине моего сердца, которое вопреки всем россказням о нас все еще бьется в моей груди. Предчувствие заката поселилось там так давно, что теперь я и сам не помню, каким был мир без него. Без времени ночи. Я ощущаю ее течение так же, как бег крови по собственным жилам. Кровь… ключевое слово, означающее жизнь, означающее вечность. Впрочем, в такие ночи, как эта, вечность кажется чем-то пресным, нудным, не представляющим никакой ценности. Не успел я проснуться – как уже устал. Устал от этого городка, от бесконечного февраля с его ручьями, грязью и ветром, а больше всего устал от скуки. Чем мне предстоит занять себя сегодня? Музыкальный вечер в очередном особняке, перед очередной светской дамой с претензией на оригинальность… О! Даже скулы свело от оскомины. Набеленные лица, нарумяненные щеки, подведенные брови, парики. Фальшивые улыбки, фальшивые сплетни, фальшивые жизни. Меня тошнит при мысли, что я был в постели с каждой из них, видел их настоящими. Увольте, речь, конечно, не об их телах, речь о них самих, об их сущностях. Ведь главное в женщине совсем не то, что она, так или иначе, выставляет напоказ. Главное - то, что она так тщательно прячет иногда даже от себя самой. Все местные красавицы, как выяснилось, не прятали ничего… только пустоту. Пустыми были их глаза, их разговоры. И даже сталкиваясь с проявлением моей истинной сущности, все они испытывали только животный страх за свои никчемные жизни и больше ничего… Казалось, даже кровь, которой они все они (так или иначе) угощали меня, была полна пустотой.
С раздражением я хлопнул дверью и вышел на воздух. Вместо званого вечера отправился в парк. В такое время он был полон вздохами парочек и пройдохами, высматривающими ротозеев, чтобы обобрать их до нитки. Последние были бы мне как раз кстати. Хотелось встряски, опасности, чтоб взбудоражить мою холодную кровь. Да и затем, после потасовки можно было бы и подкрепиться. Я собирался выйти из драки победителем и вознаградить себя за понесенные труды. 
Я живу в этом тихом французском городке довольно давно. Сейчас путешествия по Европе весьма опасны для господина вроде меня. А в этом местечке вполне безопасно, если вести себя правильно. Я не убиваю своих жертв, я довольствуюсь малым. Они же наутро с трудом могут вспомнить, что именно с ними приключилось. 
Прогулка по улицам не принесла мне радости. Вечер выдался противным и серым. Прохожие кутались в плащи. А из парка непогода выгнала всех влюблённых. Это не прибавляло мне удовольствия, но совпадало с моим настроением.
Я дошел до беседки, расположенной в весьма уединенном зеленом уголке. Обычно в ней всегда кто-нибудь был, но сегодня они принадлежала только мне. Подобрав на прогулке какой-то прутик, я сел и стал с раздражением похлопывать себя по сапогу. Я чувствовал себя погребенным заживо в своем убежище: уехать было невозможно, а оставаться невыносимо. На кой черт нужна вечность, если ты проведешь ее в этой дыре?
От мрачных мыслей меня отвлекло странное ощущение… что-то было не так, как обычно. Но что? Вокруг стояла тишина. Холодало. И тут я понял. Запах! Пахло цветущей сладкой акацией и только что прошедшим летним дождем. Кажется, еще каким-то цветком, название которого выпало у меня из головы. Это был запах счастья. Далекого, как когда-то увиденный сон, и совершенно не подходящего ни для этого печального места, ни для промозглой весенней ночи. С трудом преодолевая охватившее меня волнение, я бросился из беседки, пытаясь определить, что за наваждение. Но, увы… ничего, что могло бы быть его источником, я так и не увидел. Мимо беседки как раз проходили две дамы в тёмных скромных плащах. Они не обратили никакого внимания на мое появление на пороге беседки. Я в последний раз вдохнул чудесный аромат, и он рассеялся в тревожном весеннем ветре…
В тот вечер я уже не вспомнил о задуманной потасовке. Моим скромным ужином стала прикорнувшая на заднем дворе гостиницы служаночка, видевшая сладкий сон о возлюбленном, целовавшим ее нежную шейку.
Я был полон ароматом, пригрезившимся мне столь внезапно в такое неурочное время. Он будто пытался напомнить мне о чем-то, сказать мне что-то важное, без чего жизнь теряет свои чудесные краски, свой смысл. Я добрел до постели почти на рассвете и повалился на кровать со счастливой улыбкой… Кажется, с ней я и проснулся на следующем закате. Я не видел снов, но мне казалось, что я летал.
В следующую ночь, я был более благодушно настроен. Выйдя из особняка, я лицом к лицу столкнулся с Жюстиной. Старая дева, уже сухая и сморщенная, но с гордой осанкой королевы. Она не утратила ни рассудка, ни блеска в глазах. Ее живой, ехидный ум был для меня истинным развлечением. Она на дух не переносила жеманниц, пищащих глупости. И не стеснялась оттачивать на них свое остроумие. Думаю, именно это ее достоинство в провинции сыграло с ней дурную шутку. Неженский ум в девушке настолько отпугнул от нее женихов в юности, что она так и осталась на выданье.
А я, устав порядком от репутации дамского угодника, в ее обществе нашел настоящее спасение от танцев с томными девицами, мечтающими о выгодной партии. 
- О, мсье Клод, вы сегодня в превосходном настроении?
- Вы абсолютно правы, мадемуазель. Кажется, весна благотворно подействовала на меня.
- В таком случае, окажите мне услугу! Мне нужен провожатый, чтобы скоротать вечер у госпожи N
- Вы же поклялись никогда больше не бывать у нее, – упрекнул я старую сплетницу.
- Я бы и не пошла, но сегодня всему «курятнику» будет представлена новая жертва. Вы слышали, ожил знаменитый графский особняк?
- Не может того быть! Неужели ещё кому-то интересно наше захолустье?
- Вдовствующая графиня вернулась после длительного путешествия. Она все еще в трауре, но - как утверждает госпожа N, по-прежнему очаровательна.
- А вы, конечно, хотите посмотреть на вновь прибывшую жертву? - засмеялся я.
- Разумеется. В моей долгой жизни было не так уж много развлечений,- она усмехнулась, - Я не льщу себе надеждой, что молодая графиня имеет хоть каплю острого ума, но думаю, что в ней достаточно глупости.
Я был в хорошем настроении, замечания старушки искренне веселили меня. Пока мы добирались до места высокого собрания, Жюстина рассказала мне историю вернувшейся в родовое гнездо графини. Та принадлежала к знатному роду, который преследовали прямо-таки удивительные несчастья. История старинного и уважаемого итальянского семейства впервые оказалась горячо обсуждаемой еще в минувшем веке. Две сестры, две нежных дочери было тогда у состоятельного графа. Старшая, красавица и умница, удачно вышла замуж за сына итальянского аристократа. Говорят, пара чудесно подходила друг к другу. Подошел срок и для младшей, любимой сестры. Молва гласит, что она была краше всех, полна веселья и жизни. Каждый, кто видел ее, непременно влюблялся. Девушка распространяла вокруг себя счастье, здоровый смех, любовь к жизни. Ей прочили жизнь в столице, где она должна была непременно блистать. Но всем этим планам сбыться было не суждено. В городок занесло скучающего вельможу. Надо ли говорить, что он влюбился без оглядки в юную девушку - этот веселый лучик света. Он ухаживал за ней изысканно, но настойчиво. Она сначала смеялась, а затем, познакомившись с ним, насколько позволяли приличия, вдруг стала бледнеть, грустить. Когда он уехал, бедняжка совсем слегла. Она не протянула и недели. Тихо скончалась во сне. Безутешен был отец. Рыдала мать, но их горе ни в какое сравнение не шло с горем старшей сестры. Всю ночь накануне погребения провела она в маленькой часовенке в поместье, рядом с телом сестры, чтобы проститься с дорогой душой. На утро перед погребением девушку нашли бледной, и обессиленной. Семейная легенда уверяла, что одежда ее была в крови, в руке окровавленное распятие. Она была не в себе, что-то бормотала не то о вампирах, не то оборотнях и не отходила от тела сестры до самых похорон.
С тех пор жизнь в счастливом семействе изменилась. Будто господнее благо покинуло их. В роду теперь рождались только девочки. Как они росли, как проводили счастливое младенчество - не видел никто. Но приходило время, и от красоты наследниц рода ахал высший свет.
Все они были столь же хороши, как и старшая дочь графа. Та же стать, та же нежнейшая фарфоровая кожа, глаза как два темных омута. И всем девушкам так же поразительно не везло в замужестве. 
Они возвращались в родовое гнездо ещё до достижения двадцати пяти лет, жили там какое-то время, затем снова исчезали. По мнению Жюстины, сейчас, возвратившаяся из дальних стран графиня тоже внесет разнообразие в жизнь города. 
- Я так хорошо помню ее мать – рассказывала она мне, - что будет очень интересно сравнить, настолько ли сильно фамильное сходство, как гласит молва.
В доме N было многолюдно. У меня тут же разыгралась мигрень. Воистину, люди могут быть сносны только по одиночке.
Дамы не замедлили нас окружить. Приветствия, щебетания, обычный бессмысленный ритуал. Жюстина мгновенно превратилась в слабослышащую, выжившую из ума каргу. А мне пришлось изображать вежливость и любезность. Будучи человеком добрым, моя подруга не отпускала меня от себя. Она скрипела, что упросила меня быть ее провожатым, и теперь я связан словом чести. А я преданно кивал.
Мы добрались до хозяев дома: я кисло улыбался, Жюстина шамкала ртом.
Главное - дождаться музыки, толпа перестанет тесниться вдоль стен. Оркестр, будто услышав мои мольбы, гнусаво затянул полонез. Дамы и их кавалеры отправились танцевать. Мы же пристально оглядывали гостей.
Жюстина незаметно толкнула меня иссохшим локотком в бок, я оглянулся. На фоне темного прямоугольника распахнутых дверей возникла фигура в серебристо-сером плаще. Едва заметное движение белых рук - и капюшон откинут. Очень темные волосы, и кожа, будто дорогой фарфор. Гладкая, белая, матовая. Она притягивает, манит к себе. Лицо кажется прекрасной венецианской маской, которую мастер еще не успел украсить золотыми узорами. И на ней провалы прорезей - глаза. Гостья вошла неторопливо, почти равнодушно. Кому-то любезно кивнула. Подала хозяину дома руку, что-то сказала хозяйке. На лице написано вежливое: «все равно». Неспешно прошла вдоль стены. Поздоровалась с гостями. Многих назвала по имени. Поворот головы. Она увидела Жюстину, и что-то дрогнуло в ее лице-маске. Так сразу и не разобрать, что за выражение- то ли грусти, то ли горечи.
- О мадемуазель Жюстина! Моя матушка столько о вас рассказывала!
Я взглянул на свою спутницу. Такого лица я не видел у моей старой девы никогда. Изумление, потрясение, шок были на ее лице. Слезы стояли в глазах…
- Как ты похожа на нее, - бормотала она, - как похожа…
Оба дамы были потрясены встречей. Вновь прибывшая графиня устремилась к нам, уселась рядом с Жюстиной. Радость встречи, казалось, поглотила их. А я изучал нашу новую собеседницу. Платье, несомненно, траурное, но ткань - дорогая, изысканный крой. Оно скорее подчеркивает, чем скрывает прелести фигуры. Темные волосы аккуратно убраны, блестят при свете свечей. Глаза, оттененные роскошными ресницами, похожи на черные колодцы, живущие собственной таинственной жизнью. При взгляде на них казалось, что свет не достигает их, лишает обычного блеска. Но иногда, как бывает и в самом темном лесном омуте, там мог сверкнуть лучик света. Отразиться от поверхности и только подчеркнуть его бездонность. 
Мягкие розовые губы улыбались Жюстине. И я остро чувствовал, что эта улыбка предназначена только ей, настолько она была тепла и ласкова.
Не утерпев, я пододвинулся ближе. Незнакомка вздрогнула, отреагировав на мое движение. Она подняла глаза, дотронулась до прически, и тут я снова ощутил тот самый аромат, который подарил мне столько волнующих минут. На этот раз он был не такой сильный, скорее нежный намек, сладкое воспоминание… но его было достаточно, чтобы голова наполнилась туманом.
Жюстина, будто спохватившись, суетливо представила меня графине N, Полине. Она улыбнулась, чуть наклонила голову, протянула руку. Я неторопливо взял маленькую ручку, ощутил нежность белой кожи, тонкость пальчиков, и наконец склонился для поцелуя. Губы коснулись кисти. Нежнейший шелк, робость первого прикосновения и… все тот же восхитительный аромат, исходивший от руки этой необыкновенной женщины. Не притирания и другие женские ухищрения – сама ее кожа источала этот запах счастья. Я будто окунулся в него, забывшись на мгновение… яркие видения посетили мое сознание. Летний жаркий полдень, теплая, нагретая солнцем земля и счастье. Счастье от чего-то такого, чего я еще не вижу, но обязательно увижу через мгновение…
- И как вам нравится этот милый городок? - услышал я над собой голос Полины. Его тембр не вполне соответствовал ее поразительной внешности. Он был с бархатистыми нижними нотками, как будто его обладательница понижала его специально для вас, чтобы сказать нечто интимное. Легкая дрожь пробежала по моей спине от этого необыкновенного голоса. И я впервые почувствовал, что могу рассказать его обладательнице самые сокровенные вещи, страшные тайны, и чувствовать себя совершенно счастливым.
Но вместо этого я просто галантно пробормотал что-то обыденное - мол, городок очень не плох, но с ее появлением он станет просто раем. Она ж в ответ снисходительно улыбнулась. 
И с того вечера графиня стала третьим участником нашего язвительного кружка.
Казалось, что они с Жюстиной были просто созданы быть подругами. То же ехидство, та же нетерпимость к глупости. Полина легко переняла манеру моей старушки называть окружающих их женщин «курятником» и относиться к ним с легким презрением. Их обеих забавляли жеманные манеры и писклявые голоса. Впрочем, с мужчинами было не лучше. Когда очередная жертва, привлеченная необычной внешностью Полины, подходила пригласить на танец, она с совершенно непроницаемым видом окидывала бедолагу таким взглядом, что мы с Жюстиной сотрясались от внутреннего хохота. Затем опускала свои глаза и тонким, совершенно несвойственным ей жеманным голосом уверяла, что она все еще в трауре по своему покойному супругу. Лицо кавалера вначале вытягивалось, затем принимало скорбное выражение, как и требовали приличия, но в нем сквозило легкое недоумение. Ведь он же явно видел, как она весело проводит время, и подумать только - с кем?! Со старухой и прескучнейшим субъектом – мной.
Постепенно Полина привыкла ко мне. Жюстина уже не была единственным мостиком между нами. Я знал, что она любит гулять, любит природу – единственное настоящее в этой жизни, как она любила говорить. Может часами сидеть и молчать, глядя на какую-нибудь речку. Узнать же эту необычную гостью ближе мне мешала… ночь. Ведь ночь - это время для жизни (светской и салонной), а не для простых радостей жизни. 
Чтобы не потерять хрупкой ниточки возникшей дружбы, я даже вспомнил те уроки музыки, которые я когда-то брал. И Полина опять удивила меня. Она экзаменовала мои способности со счастливым любопытством ребенка. Ее не влекли салонные колоратурные пьесы, но вот некоторые простые итальянские песни, хоть и с немалым трудом я подбирал на клавесине специально для нее доставляли ей настоящую радость. Хотя было что-то странное в исполнении этих мелодий на клавесине, инструменте, звук которого отливал металлом.
Но она не возражала. Напротив, Полине нравилось, когда я подбирал и пел, а она подсказывала мне слова, мелодию. Сама же ни разу не пела. 
Наши отношения становились все более и более странными. Она входила ко мне без доклада около 11 вечера. Могла придти счастливой, могла не в духе и совершенно этого не стесняться. Молчать, кутаться в шаль. Спросить бокал вина, попросить рассказать ей что-нибудь о моих странствиях, или что-либо спеть. В один особенно дождливый вечер, когда казалось, что весна играет с нами мерзкую шутку и притворяется зимой, Полина почти два часа просидела в моем кресле. Молча, задумавшись о чем-то. Я сидел напротив нее и наблюдал за ней. Как тени бегают по ее лицу, меняя его. Она подняла на меня свои глаза, усмехнулась и встала. Подошла к окну и стала выстукивать пальцами какую-то мелодию. Наконец, я услышал…
Бархатный голос очень медленно и тихо напевал старинную песню о любви. Я немедленно устроился за инструментом, клавиши подхватили мотив. Полина слегка вздрогнула, но петь не перестала. Напротив, ее голос будто обволакивал металлический звук клавиш. Тот начинал обретать объем, теплоту, краски. Наконец замер последний звук. Я поднял руки от клавиш и подошел к ней. Она даже не шевельнулась. Мое лицо было хорошо видно в темном стекле. Я коснулся руками шали на её плечах, ласково поправил. И тут Полина обернулась. Ее глаза были так близко, что я не смог не заглянуть в них. И я пропал, пропал в этих омутах, колодцах, темной вселенной. Голова моя закружилась. Все дальнейшее мне показалось восхитительным сном. Ее губы, которых я касался, ее кожа, пахнущая счастьем, ее руки, обхватывавшие мою шею, тонкие пальцы, гладившие меня по волосам.
С той поры моя жизнь переменилась. Зная, о том, что мои чувства взаимны, я будто взлетел. Со мной это случилось впервые. И тогда я понял, что значит выражение «кровь закипела». Даже вампиры могут любить. И сердце, казавшееся мне просто пережитком прошлого, вдруг обрело самостоятельную жизнь. Оно то билось, то замирало, то проваливалось куда-то в неизвестность.
Я познакомил Полину с прелестями ночи. Она восприняла мой образ жизни, как забавное чудачество одичавшего в провинции аристократа. Но отнеслась с уважением. Она соглашалась на ночные прогулки, я показывал ей ночь такой, как она есть, с ее таинственной жизнью. 
Мы были счастливы, но только одна мысль не давала мне покоя. Тайна моей особости мучила меня. Казалось, что именно это – единственная преграда, разделявшая нас, единственный секрет, который я таил от прекрасных глаз моей любимой. И вот однажды вечером я решился. Мой рассказ был путанным и нескладным. Но когда я закончил и поднял глаза на Полину, я был поражен. В них не было ни страха, ни отвращения. Только печаль, огромная, как море, тоска, обреченность. Она тихонько вздохнула.
- Твоя необычная природа не пугает меня. Я не считаю её за препятствие.
И она прижалась ко мне, окружив меня ароматом счастья. Этот запах по-прежнему странно действовал на меня, порождая все то же странное видение, но я так ни разу и не вспомнил его до конца … Оно обрывалось, не показывая мне главного.
Между тем, мое состоявшееся признание подействовало благотворно. Тревожные переживания закончились и открыли путь радостям любви. Я был абсолютно счастлив. Моя возлюбленная была совершенной. Она поражала и красотой плоти, и остротой ума, и нежностью чувств. В ее старом особняке была большая библиотека, а страстью к книгам мы болели одинаково. Однажды я застал ее там, за столом - с фолиантом огромной величины, полностью покрытым пылью. Пальцами в тонких перчатках, она переворачивала листы, сдувала с них пыль и пыталась разобраться в витиеватых строчках.
На мое появление она даже не обернулась - она всегда чувствовала мое присутствие. Это было очевидно. Не глядя на меня, Полина позвала: «Подойди, ты должен видеть эту прелесть».
То, что лежало перед ней на столе было по-настоящему неподражаемо. Некая старинная инкунабула, украшенная цветными рисунками в манере средних веков.
- Я прочла здесь премилую сказку, хочешь послушать?
Я взял маленькую скамеечку и пристроился у ее ног, являя тем самым полное подчинение своей любимой.
- Эта женщина стала настоящим порождением своей мести. Лишенная каких-либо христианских добродетелей, она бродит по земле, сея зло, смуту и смерть,- начала читать Полина.
«Эта быль оставлена здесь в назидание всем гордым и кичливым дворянам, чтобы все они помнили, что предаваясь порокам и гордыне, навлекают они на себя гнев Божий. Господня милость покидает их, и они становятся беззащитны перед кознями дьявола.
Так пал перед лицом господа один древний род. Славен он был и богатством и щедростью, но не выдержал испытание добродетелью. Так младшая дочь владетельного вельможи, невинная дева, не удержалась и отдала сердце свое проезжему незнакомцу. Она не ведала, что тот был истинным слугой дьявола, искушавшего ее добродетель. Во время грехопадения ее он обернулся ужасным упырем, и склонив ее на свою сторону, превратил в себе подобную. Ритуал сей адский должен был повергнуть девицу в смерть, а затем воскресить ее в объятиях сатаны на радость любовнику. Одна только старшая сестра догадалась о настоящей причине недуга своей родственницы по скоротечной ее болезни и странным ранам, оставленным у ключицы. Заподозрив неладное, она осталась в часовне, где всю ночь должен был простоять гроб с покойницей. В полночь умершая воскресла в своем новом облике, чтобы нести людям смерть и соблазн. Видя, какое горе постигло близкую душу, дева не вынесла и набросилась на порожденье ада, завладевшее бессмертной душой ее сестры. При помощи распятия и божьего слова она вбила святой крест в грудь невесте упыря и отправила ее на упокой. Но с тех пор род был проклят и прервался…"
Полина оторвалась от чтения.
- А я слыхала другую сказку, - сказала она медленно и печально. Я слышала, будто девушка, убив собственноручно милую сестрицу, дала клятву избавить род человеческий от кровопийц. Говорят, она обошла множество монастырей, везде просила научить ее способам борьбы с ужасными упырями, но нигде не нашлось человека, готового помочь ей. Кроме одного сумасшедшего отшельника, жившего в гордом одиночестве в болотах южной Франции. Его совет был страшным. Она должна была отказаться от своей души, от всего человеческого, и даже тело свое превратить в орудие страшной мести. Несколько лет он поил ее ужасными отварами и читал над ней каббалистические заклинания. Страшная магия дала свои плоды. Теперь каждый вампир, подходя к ней ближе, ощущал удивительные перемены. Ароматы, исходящие от ее тела, ее кожи обещали им неземное счастье, блаженство, посылали странные воспоминания.
Я вздрогнул, услышав это.
Она же будто не заметила моей реакции, продолжала.
- Они как мотыльки стремились к ней, влюблялись, сходили с ума. И, желая разделить с ней свою вечность, превратить ее в себе подобную, они делали свой первый укус. Отравой из мертвой крови и серебра наполнялся их рот. Она мгновенно растекалась по их мертвым жилам, предавая их упокоению и посылая им последний сладостный сон. Сон, полный счастья, где они видели себя в самый счастливый день своей прежней - людской жизни.
За этот черный дар она заплатила страшную цену. Она потеряла свою земную жизнь, лишилась возможности иметь детей, она не могла даже умереть. Эта женщина стала десницей божьей, принеся в жертву все свое естество. Лишенная счастья, лишенная надежды, лишенная любви…Род ее прервался на ней, но вынужденная скрывать свою сущность, она притворялась, что жизнь рода продолжается.
Полина отвернулась и замолчала, оборвав рассказ. Столько горечи было в ее словах. Я обхватил ее колени, прижался к ним, успокаивая, утешая.
- Какое дело нам до этой печальной сказки! Да, участь девы печальна, но она сама выбрала свой путь. Возможно, она когда-нибудь исполнит обет и найдет упокоение. Полно, любимая, успокойся. Нам с тобой не грозит горечь рассказа. У нас впереди только счастливые ночи.
Она недоверчиво посмотрела на меня, пытливо вглядываясь в мое лицо, будто пыталась увидеть в нем что-то важное. Но боюсь, что не увидела ничего, кроме любви и обожания. 
В ту ночь она была необыкновенно страстной. Будто в последний раз прижималась ко мне, приникала с нежными поцелуями. Тогда, опьяненный этой страстью я решился. Совсем незадолго до рассвета, сжимая ее в объятиях, такую прекрасную, нежную, так доверчиво спящую, я решил, что в этот рассвет мы заснем с ней вместе. Я выпью ее до дна, а затем поделюсь с ней каплей своей крови. И в новый закат мы войдем вдвоем. Счастливые, свободные, равные друг другу. Я прижался к сладкой выемке ее у самого плеча… И впервые ее кровь коснулась моих губ… Она широко распахнула свои бездонные глаза: «Нет!» Оттолкнула меня от себя… 
В то самое мгновение расплавленный металл полился в мое горло. Яд смертельным холодом заскользил по жилам. Змеей добрался до самого сердца. Сжал его ледяной ладонью. Голова закружилась. Смутно видел я над собой лицо Полины, по нему текли слезы: «Я не ищу больше мести, я сыта, я полна ею… я ищу только любви. Твоей любви! Ты не можешь покинуть меня!»
Я открыл глаза. Жаркое солнце пробивалось сквозь желтые цветки акации, безумно пахло медом, нагретой землей, счастьем. Кто-то тронул меня за плечо. Это была Бьянка, прекрасная дочка пекаря. Моя первая юношеская страсть, пылкая и безрассудная. Ни слова не говоря, она наклонилась и подарила мне тот самый первый, сладкий, наделяющий сердце восторгом, поцелуй. Оно бешено заколотилось, подпрыгнуло до горла - и я замер, растворившись в счастье, уносившем меня в темноту.

Жюстина долго удивлялась, как мсье Клод мог уехать, даже не оставив ей маленькой записочки. Полина же казалась особенно бледной и печальной. Молчанием отвечала она на все расспросы, куда же так внезапно исчез их замечательный друг. Общество поохало, повозмущалось манерами невежы, и в конце-концов забыло о нем. Только старый немой слуга в графском особняке доподлинно знал, куда уехал мсье. Он лично проводил гроб с его телом за потайную стену семейного склепа… Там нашли последний приют многие поклонники его госпожи. Этот гроб уже едва поместился за перегородку. Может, старый склеп нужно расширить еще?