Во имя человечества

Во имя человечества

Осеннее утреннее солнце едва грело, но воздух все еще помнил тепло ушедшего лета.

- Да чего ты мне тут чешешь! – заорал Владислав, - Чего!.. Нашел он! Я вот тебе сейчас в рыло дам, будешь знать, как…

- Да успокойся! – тоже кричал Мурат, - Говорю, нашел… Даже показать могу! Вон там! Вон там нашел!

Он указал пальцем в сторону опушки леса, километрах в трех.

- Чесать… - неуверенно проговорил Владислав, припоминая, как пару дней назад, бродил в той области, срывая подсохшие под осень листья конопли, закручивая их в страницы какой-то непонятной книги, написанной в давние, незапамятные времена. Этим книгам только два применения – самокрутки крутить или подтираться, когда лопухов рядом нет. А читать все равно только двое-трое умеют.

Раньше, говорят, все умели, а как Последняя Война прошла, люди (те, кто выжить сумел) смотрят, а ничего уже и нет, все порушено. Ну, жили как-то, тяжело сначала приходилось. Потом же, когда спустя поколения что-то стало появляться, новые дома общинные, амбары, лошади с повозками, утварь, какую находили, какую сами делали по памяти, вспомнили о грамоте. Крики, лозунги «Встанем на борьбу с безграмотностью!» там, «Не умеешь читать – научим, не хочешь – заставим!» ну и так далее. Писать тогда умели разве что пятеро из ста. Начали создавать какие-то кружки грамотности, детей учить, взрослых и стариков тоже вместе с сопливыми салагами за столы – всех под одну гребенку: неучи, одним словом. Даже создали КГБ – комитет гонения безграмотных. Но это когда совсем уж плохо, ну не хочет человек учиться, учителям морды бьет – того принуждают, десяток раз силком приведут в Училище, всю дорогу угощая пинками и затрещинами, а если не помогает – гонят взашей из общины. Но такой, дня два побродив по лесу, конечно, возвращается. Куда ему деваться, умирать что ли? Ну, его и оставляют, жалеют, а то, что учиться не желает – хрен с ним, никто не желает. Вскоре многие так делать стали: поедят десяток дней таких тумаков, что неделю не встать, зато учиться не надо. Вот так лет тридцать, в итоге просто рукой на всех махнули. Не хотят уметь читать – не надо. Теперь учителя сами по себе сидят в Училище, всякие вещи придумывают.

Вот недавно, последнее изобретение, мельницу выдумали, а может и в книгах нашли. Когда пшеницу соберешь, зерна обдерешь, их в мельницу, значит, волочешь, там их в муку превращают. Хорошо! Раньше ведь каждый, как дурак, в ступе мотолыжкой молол до посинения рук. А мельница на реке стоит на окраине общины. На мельнице колесо большее имеется с лопастями, которое силой реки вращает. А колесо это само тоже что-то там еще крутит, а те самые что-то еще – еще чего-то… ну и мука получается.

Жили-жили сколько лет. Хорошо жили: учиться бросили, жратву сеешь-жнешь, в лесу собираешь, больше ни о чем не думаешь (что правильно, это у лошади башка большая, пусть она и думает), морду соседу набьешь – это когда голодный, а когда сытый – сидишь на пороге, самокрутку конопляную смолишь, благодать! Но, учителя рассказывают, недолго так люди жили. Беда пришла. Железные появились. Откуда – никто не знает. На людей похожи, разговаривать умеют, рта не открывая, и сильные – лошадь подымают. Приходят в племя каждый год и детей маленьких забирают, двоих-троих, а то и пятерых сразу. Люди сначала опешили, когда услышали от железных слова, мол, каждый год, а иначе всех загубим. Да куда только денешься. Съехать в другие места хотели, только людям место жалко было – хорошее, лес рядом, река рыбная, пруд еще есть и земля добрая, плодовитая. Подумали-подумали и решили: никуда не поедем, если железные, непонятно откуда объявившиеся, здесь нас нашли, то и в другом месте тоже найдут. А несколько детей, ладно, пусть забирают, племя от того в убытке не останется. Железные забирали. Только куда уносили – не известно. Хотели проследить, да спалились – в прямом смысле. Из руки железного вышло что-то длинное, стрельнуло в землю так, что камни расплавились, брызнули на следаков и лица им обожгли. Вот так. За железными больше никто не ходит. Кстати, себя они какими-то робутами кличут.

Спор продолжался. Владислав был непреклонен:

- Все равно не верю! Украл!

- Да вот еще, воровать! – Мурат презрительно скривил лицо.

- А ну давай сюда мой ножик!

- А хрена с листьями не хочешь?!

- Чего?! – взревел Владислав, - Я те устрою! Морда!

- Как ты сказал?! – Мурат зло оскалился, медленно сжал кулак, занес его над плечом, только ударить не успел.

Владислав пнул его под колено, повалил на землю и, схватив за засаленные патлы, стал бить лицом о землю, приговаривая:

- Будешь знать! Будешь! Ножик-то мой! Узнал я его по зарубке!

Мурат что-то мычал, но невнятно, только начинал говорить, Владислав его оземь, только слышалось «ше», «ду», «юсь». Наверно, «больше не буду» и «сдаюсь». Поняв, что слова здесь не помогут, Мурат получил освобождение только тогда, когда сунул в карман руку и выкинул каменный ножик.

- Вот так-то! – выпятив подбородок, бросил Владислав, забрал утварь и побрел домой, оставив поверженного соседа сплевывать кровавую землю и зубы.

Пока дрался, так жрать захотел, что казалось, поселился внутри кто-то и кишки твои в себя всасывает. Представил такую картину, страшно сделалось.

Зашел в свою землянку, крикнул с порога:

- Жена, жрать давай!

Тишина.

- Агата! Жрать хочу!

Но дом пустовал.

Владислав выругался и заключил, что жена, видимо, взяв с собой их двухлетнего Рихтера, поперлась на прогулку. Ну и тьфу на нее. Сам разогреет. Сунулся в печь, нащупал котел, вытащил, проверил: ага, еще половина вчерашней похлебки осталась. Кинул в печь горсть опилок, побил кремнем о кресало. Сначала едва задымило, Владислав подул, кинул щепок, разгорелось. Добавил пару тонких поленьев. И сунул котел, подставив только один бок к огню, так, чтобы не заслонять выход дыму. Когда в печи потухло, и остались только угли, он вытащил с помощью ухвата закопченный котел, поставил на стол, отломил хлеба и зачерпнул из котла огромной ложкой. Все время пока ел, из котла на него пялился чей-то вареный глаз. Но аппетит Владиславу это не портило. Когда пузо готово было треснуть, он отложил половник, кряхтя, вышел на улицу, заранее смакуя момент, когда сядет лицом к солнцу и задымит конопляной самокруткой…