Война слезам не верит

Война слезам не верит

«Лето. Июнь 1942 года. Её не стало. Нас толпой затолкали в фургон. Людей было много. Убивали бунтующих.»

Меня звали Колька. Колька Сидоров. Я был учеником гимназии №1. В целом, ничем не отличался от своих сверстников: любил футбол, заботился о старичках в местном доме престарелых, хорошо учился. Вот только отца у меня никогда не было. Маме тяжело давалось мое воспитания, хотя я всегда старался быть послушным ребенком. Все изменилось после того, как в газетах напечатались тревожные строки о начале войны.

Через год ситуация в стране ухудшилась. Общество, одного за другим, расстреливали и убивали ежеминутно. Мать тяжело заболела и слегла. Вскоре скончалась в мучениях, — доктора ничем не смогли помочь. В ту ночь я пролил не мало горьких слез, скорбя по утрате. Поклялся, что подобное проявление слабости будет в последний раз.

По нашему поселению разнесся слух, что на главной площади раздают бесплатных хлеб, я тоже повелся, голод заставлял идти на отчаянные поступки. Именно тогда меня и поймали, затолкав вместе с другим населением в огромный фургон. Было тесно и страшно, но я сумел перебороть это чувство. Немцы были беспощадны — расстреливали любого, кто смеет перечить. Трупы выбрасывали на обочины дорог. Много трупов.

«Лето. Июль 1942 года. Я дал клятву, что позабочусь об ангеле. Над нами стали проводить эксперименты. Жуткий голод.»

После полумесячного проживания в этой тюрьме, на нас стали тестировать различные препараты и подвергать всяческим истязаниям, в том числе и телесным. Те, кто входил в двери самого опасного кабинета — больше не возвращались. Нас держали в страхе. «Партии новых испытуемых» доставлялись каждый месяц. Это был один или несколько фургонов, битком напичканных детьми и взрослыми. Чаще эксперименты проводились на подростках.

С утра самых крепких сгоняли на равнину. Там мы выкапывали метровые рвы для будущих трупов. Всех, без разбора, хоронили в сырой яме, и каждый из нас знал, когда-нибудь и мы окажемся на месте мертвецов. Я старался быть покладистым, но подобная работа вызывала у меня лишь голимое отвращение.

В лагере было множество покалеченных и раненых, но самой выделяющейся персоной была маленькая девочка, которая, как мне кажется, даже за метлой могла спрятаться. Сквозь лохмотья виднелась тонкая кожа, туго обтягивающая кости. Ее глаза были красные, будто кровь, вечно страдающие от вредных таблеток. Конечности тряслись, она практически не могла ходить.

Когда я увидел ее тощее тельце, медленно бредущие к кабинету, я обомлел. Каждые 24 часа нам ставили испытуемую прививку, которая ухудшала наше самочувствие. Я догадался, что немцы искали новый вид дешевого способа заражать бойцов красной армии. К несчастью, им помочь не удалось. А вот спасти одного человечка было в моих силах, поэтому, взяв всю свою волю в кулак, я расцарапал место ожога, где красовался трек-номер. Теперь мне регулярно удавалось обманывать медсестру, которая ни о чем не догадывалась.

Такой поступок привел к резкому упаду сил. Мое состояние менялось с каждым днем не в лучшую сторону, но я все равно был рад. Девчонка стала чувствовать себя намного лучше, скорее всего сказывалась выработка антител. Я немо поклялся себе, что сделаю все возможное, чтобы этот ангел выжил, ведь малышка была ни в чем не виновата. Она противоречила самому слову война — была ребенком с самой чистой душой и добрым сердцем. Об этом говорили ее поступки.

Заступница часто воровала остатки еды со стола генералов, за что получала жестокие удары указкой. После наказания она бежала к остальным, раздавая добытые крошки более нуждающимся. Я гордился и одновременно сочувствовал девочке, ведь, как мне показалось, один понимал сколько боли и усилий ей стоило добывать пищу. Руки, окрашенные алой краской она прятала за спину, а на лицо натягивала лучезарную улыбку, в которой было слишком много слез и страданий.

«Лето. Август 1942 года. Освобождение. Кровь и множество жертв.»

К концу лета картина кардинально изменилась. Глубоко ночью, 28 числа завыла сирена. Самые старшие взяли инициативу в свои руки, стараясь спрятать детей на территории лагеря. Многие поднимали панику и бежали на открытую территорию. Помешать им было уже некому. Снаружи послышались выстрелы. Помощь все же подоспела. Я был очень рад.

Омрачал мое состояние единственный факт, что я не мог найти кроху, которую так долго спасал от уколов. Девчонка будто сквозь землю провалилась. Я осторожно прополз к выходу, ища малышку возле могил. Мне повезло. Она сидела на коленях, обхватив руками тело и нервно покачивалась из стороны в сторону. Такое поведение не шло в ряду с шаблоном здорового человека.

Оглядевшись по сторонам, я медленно проследовал к ней, решив привести ангела в чувства. Вот только посмотрев в ее очи, я не увидел ничего от нормального ребенка. Глаза были словно неживые, покрытые слоем белой пелены. Ее губы потрескались и дрожали от холода, а руки, израненные и усеянными крупицами пепла, которые оставляли небольшие ожоги.

Девчонка смотрела на меня, но было ощущение, что ее взгляд был направлен куда-то вдаль, словно мое тело было прозрачным как у призрака. Я потряс за плечи, но никакого видимого эффекта не последовало. С ее щек скатилось несколько капель теплых соленых слез, которые упали на мои грубые, шероховатые руки. Одними губами она прошептала «они все погибли». В могиле покоились сотни тел измученных и растреленных детей и подростков. Я поник, но все же желание жить взяло вверх над моим состоянием. Проснулись инстинкты самосохранения.

Я потянул конечности девочки, но она не вставала. Хотел уже было возмутится, но не успел. Она резко упала на меня, обнимая. Послышался выстрел. Затем еще один. Мои руки намокли и сменили окрас на ярко-красный. Ладони затряслись. Смутно до меня стало доходить осознание произошедшего. На лице ангела засияла улыбка. На это раз она была настоящей. Все остальное я помню смутно, будто находился в тумане.

Бойцы красной армии, затем машины, после медицинский кабинет, глаза добродушного доктора и темнота от укола. Я выжил, но вот спасти ее мне не удалось. Я не сумел сдержать обещание.