Волчица

Волчица

Стражники внесли бесчувственное тело в камеру и бросили на пол. Тихий стон показал, что та, с кем они так бесцеремонно обошлись, ещё жива.  

Один из мужчин, дородный темноволосый детина, развернулся, чтобы уйти, но внезапно остановился. Круглые маслянистые глазки караульного осмотрели камеру и остановились на пленнице.

– Слушай, а может, это… ну, того…– проговорил он, запинаясь, и покачнулся. Вино, которым он так безудержно потчевал себя весь вечер, дало о себе знать.

– Чего, «того»? – второй не понял, что от него хотят.

  В отличие от толстяка, он был худощав, высок и близоруко щурился.  Было что-то неприятное, брезгливое в том, как он смотрел на собеседника щёлочками тёмных глаз и фыркал в торчащие щёточкой усы.

Вот и сейчас длинный прищурился, фыркнул и, догадавшись, о чём толкует друг, пнул носком сапога неподвижное тело. Мысль позабавится с пленницей показалась ему не слишком заманчивой.

– Не-а, она без сознания. Бревно.

– Ну и что! Зато сопротивляться не будет.

Толстяк наклонился и попытался развернуть узницу к себе лицом. Руки испачкались в чём-то липком.

– Фууууу! – брезгливо отпрянул он. – Она в крови! Пойдём отсюда.

– Ещё бы, после того, что с ней вытворяли во время допроса. Чёрт с ней. Пошли.

Худощавый покачнулся и направился к выходу. В дверях он оглянулся и посмотрел на неподвижно лежащую пленницу, а затем спросил у своего товарища:

– Как ты думаешь, монах спал с ней, пока жил в её доме?

Напарник фыркнул и буркнул в усы нечто нечленораздельное. Его это не интересовало. Гораздо важнее было добраться в караульную и там закончить ужин, от которого его отвлекли приказом отвести ведьму в камеру.

Вскоре шаги в коридоре затихли, наступила тишина.

Безмолвие длилось недолго. Звук падающих капель нарушил мрачное безмолвие тюремной камеры.

Вода сочилась сверху, срываясь с набухающего сыростью потолка прямо на пол, в небольшое углубление, проделанное долгой и кропотливой работой безжалостной стихии.

Пленница пошевелилась, желая подняться и, если получится, сесть. Каждое движение давалось с трудом. Попытка окончилась неудачей, и ведьма снова распласталась на каменном полу. От удара сильнее заструилась кровь из раны на лбу. Её она получила, когда колдунью бросили к ногам стражи, с приказом запереть в камере.

Всхлипнув от боли и жалости к себе, ведьма попыталась подобраться к воде.  Это оказалось непросто. Преодолев мизерное расстояние ценой нескольких болезненных стонов и неловких движений, она припала губами к краю небольшой лужицы. Слёзы смешались с кровью и растворились в воде. 

Разорванное платье и рассыпавшиеся по плечам волосы прилипли к багровым рубцам на исполосованной кнутом спине и теперь доставляли невыносимые страдания.

А ведь вначале она смеялась в ответ на каждый удар. Это злило инквизитора, и он сильнее размахивал кнутом, продолжая стегать её, подвешенную за руки к потолочным цепям. Что было потом, помнилось с трудом. Мучитель знал толк в своём деле и допрос вёл сам, считая, что в этом мало знакомом ему городе едва ли найдётся толковый палач.

Напившись, ведьма обессиленно прижалась щекой к влажным камням и закрыла глаза. Некоторое время она просто лежала, мысленно возвращаясь к событиям, предшествовавшим её появлению в этой камере.

 ***

Они схватили её на рассвете. Ничего не подозревающая девушка, спокойно открыла дверь на требовательный стук. Она не медлила, полагая, что её зовут к кому-то из жителей. Мало ли что случилось: ребёнок заболел, старушке стало плохо, роженице помощь нужна. Стоило выйти за порог, как крепкие руки схватили её, зажимая рот ладонью, не давая вырваться крику. Сразу же вывернули назад руки и грубо стянули запястья верёвкой. Кто-то, вцепившись в волосы, заставил упасть на колени. А один из обидчиков сунул факел в лицо. Жар огня опалил волосы и кожу. Она отпрянула, зашипев от боли.

– Гляди, боится, – засмеялся ночной визитёр. – Святой огонь не обманешь. Нужно обыскать её.

Руки заскользили по телу, задирая юбки, больно хватая за бёдра и грудь, щипая. Возмущение и крики жертвы только раззадоривали нахалов.  Когда с мнимым досмотром было покончено, обвинённую в колдовстве знахарку, повели на допрос в ратушу.  Там её уже поджидали.

  Как только пленницу ввели, инквизитор дал знак всем удалиться, оставив при себе секретаря, совсем молоденького, ещё мальчишку, сидевшего за столом с пером наготове.

Допрос начался.

Он задавал вопросы. Она отвечала.

Он хмурился. Она улыбалась.

Он злился. Она старалась быть безмятежной и спокойной.

В один момент всё изменилось. Знахарка напомнила о долге за спасённую жизнь, за его никчёмную, по её мнению, шкуру.

Инквизитор рассвирепел и ударил по лицу.

С этого все и началось.

Сначала кнут. Первый удар ожёг плечи, выдавив из горла истерический смех, пополам с плачем. За ним посыпались и другие. Крики эхом разносились по комнате, отражались от стен и окон, гасли и рождались один за другим. Пленница дёргалась и извивалась под жалящими укусами кнута. Уже было не до гордости и достоинства. В какой-то момент её развернуло спиной к столу, и юноша-секретарь, бросив один единственный взгляд на исполосованную спину, опрометью выбежал из комнаты.

Палач и его жертва остались вдвоём.

Сколько с тех пор прошло времени – она не помнила, всё провалилось в кровавый туман бессознательности и боли.

Теперь, на каменном полу в затхлой от гнили и плесени камере, лежал искалеченный комок плоти, живой ровно на столько, чтобы на рассвете дня взойти на огненные подмостки и подарить толпе новое зрелище.