Волчья вера

Чувство вины — его ничем не отвадить. Он опускался все глубже на дно алкогольных пучин, он безнадежно плутал в сигаретном мареве... Так и минуты плутали меж часовыми стрелками, и время к утру растянулось до бесконечности.

Бигби никак не мог разлепить глаза: чувство вины накрыло их липкой ладонью, и от нее несло гнилостно-сладким парфюмом даже сквозь дымную терпкую пелену. Это были ее душистые нотки, только на ее коже звучали тоньше и щекотали свежестью. У Волка был чуткий нюх. Поэтому, ощущая чертовски знакомый запах, он мечтал взвыть и раскроить себе память.

Новая сигарета тлела, новый стакан манил. Бигби пьяной рукой отмахнулся от бредней; еле продрал краснеющие глаза; потянулся к бутылке. Чувство вины вмиг устроилось на коленях и коснулось губами сердца — нет, не кожи над сердцем, а его самого. Поцеловало. И разом впилось зубами. От грянувшей боли Бигби с ужасным рыком предался отчаянию и осел в своем старом кресле, закрыв руками лицо. Шальная пружина под ним протестующе скрипнула. Бигби уже было ни до чего.

Она расхаживала по квартире, едва различимая в сизом дыму да сквозь сеточку лопнувших капилляров в глазах. Она соблазнительно качала бедрами и почесывала синюшный локоть. Она улыбалась своему отражению в пудренице.

А потом — умирала.

Прямо у него на глазах, на занозистом дощатом полу, в его тесной квартире, пропитанной стойким амбре. Длинные ножки и пара соблазнительных бедер. Тонкие надушенные запястья. Лежала у ног и смотрела глазами, в которых застыла смерть. У Бигби же чуткий нюх — он чувствовал запах крови: вначале — тошный, затем — едва уловимый. Да, конечно же, у него в квартире не было мертвеца. Мертвец был только у него в мозгу. Содрать бы память, словно коросту с кожи. Содрать когтями.

Чувство вины было стократ хуже любого чувства. Когда Бигби поднес выпивку к почерневшим губам, это чувство вины наклонило стакан: пей до дна и не лукавь. Это ты виноват. Это ты, только ты. Виноват.

Сколько ни пей, в целом мире не было большей муки. И ничем не забыться. И не унять в голове тот самый голос, дерзкий, лукавый голос: «Ты не такой страшный, как все говорят».

А ведь знаешь, милая, ты была права. Ты права, потому что Бигби куда страшнее.

И виновный тому один — это Фейблтаун.

Дело в том, что волк не должен быть человеком. И тем более волк не должен любить человека. По-хорошему, волк вообще не должен любить. Впрочем, Бигби и впрямь не любил ни единого дня. Он болел, старался быть нужным, старался быть рядом, старался подставить плечо. И все ради чего? Чтобы она умерла?

Это чувство вины трепало его за загривок?..

Черт, Бигби так хотелось выть на луну... Со всей боли, чтобы связки оборвались. Завыть, зарычать, набрать воздуху в грудь и сдуть сизый дым, точно дом порося, а вместе с дымом — и морок, и бредни, и чертову человечность. Сожрать бы Красную Шапочку... Не заглатывая целиком, а вгрызаясь, насилуя нежную мякоть — и никаких тебе угрызений совести. Когда Волк был волком, все было очень просто. Он не знал, что такое «вина», и что значит «вера».

Это все Фейблтаун. Это его глазами Вера (или чувство вины?) смотрела сейчас на Бигби и не моргала. Касалась ладонями впалых небритых щек. Умирала у его ног снова и снова, потому что он не успел ее защитить. И как странно, что Фейблтаун мирно спал этой ночью и гудел во сне, а не мучился вместе с ним...

Там, на дне стакана, плескалась его печаль, а вера — Вера? — то уходила, то навещала вновь.

И наклоняла стакан.