Волк короны

Тиавелли идут на крышу

Думалось не о том. Как известно, люди делятся на долгоживущих и краткоживущих. Особо впечатлительные, кто с рвением выполняет социальные программы (как рождение детей, сохранение клятв и доставшейся в наследство собственности) – выгорев, вложив в это себя целиком годам этак к стадвадцати с удовольствием покидают этот мир. Чуть менее замороченные персонажи, которым, несмотря на весь пережитый стресс, продолжает быть интересна сама жизнь, дотянув до возраста, когда они по праву переходят на иждивение потомков, имеют все шансы прожить еще лет сто, двести, пока не скончаются по чисто физическим причинам. Собственно это две причины (за исключением несчастных случаев и болезней) ухода из жизни и есть – усталость и физическая дряхлость. Бессмертный должен быть лишен обоих этих факторов. Но как? Чем отличен стиль их жизни и жизнь их тела? Спросить бы того «донора перчатки», которого нашел мне Кай. Увы, я тогда слишком мало внимания ему уделила, и направленно оно было далеко не в нужное русло.

Итак, что мы имеем?

Три рода.

Три перчатки.

Нехитрый способ убедить всех в своей смерти, когда становится заметным, что живешь ты совсем уж, до неприличия долго.

Если не научно доказанное, то уж точно никем из знающих людей не отрицаемое бессмертие.

Некая «спячка» в состоянии которой, судя по всему, я и встретила впервые очаровашку Сенсею.

Корона, «коллекционирующая» людей с самыми неожиданными способностями.

У Кая звериное чутье. У Айка чутье чисто человеческое, что, в сочетании с его небрежностью, вечно подраспущенной шнуровкой на одежде, и кажущимся невниманием к деталям делает его незаменимым агентом в сфере торговли. Я умею летать.

А что, если все это – вещи одного порядка? Древняя кровь играет? Сенсея летает и бессмертна.

Кай возможно, бессмертен; Ни он, ни Айк не имунны к полету, они его видят, осознают и отдают себе отчет (да, бывает и такое, два первых, но без третьего).

***

- О чем задумалась?

Я очнулась от размышлений. Капли дождя скатывались по мутному стеклу ротонды дерганными, нервными дорожками.

- О том, как бы поненавязчивее сбросить тебя со скалы.

- Ты само очарование. А о чем-нибудь хорошем?

- И о хорошем тоже. Об Айке.

- Великолепно! Я как раз иду сообщить тебе о том, что он прибыл к нам с визитом.

- И где он?

- Стоит за дверью.

- Заходи, Айк!!!

Он вошел и мы обнялись. Ветер выбил из его одежды все запахи, и теперь он пах только холодом и ночью, и, разумеется, чуть сильнее, чем весь этот просоленный город, - морем.

- Как дела там, откуда ты прибыл?

- Я там когда-нибудь умру со скуки, и я отказываюсь обсуждать с тобой эту тему, чтобы с тобой не произошло того же.

- Да ты сама любезность!

- Как тебе жизнь при дворе?

- Одного юношу поели крысы. Тут же и издохли, разумеется, доставив мне, тем не менее, немало работы, и поставив меня в недоумение оттого, что раньше они близко не подходили, к чему либо, пропитанному этой группой ядов…

- Аа, она о дохляке что ли? А я такого себе напредставлял!

- Если ты пришел справиться у меня о светских новостях, боюсь тебя разочаровать…

- Мира, у меня есть куда более актуальные источники сплетен.

- Ребят, а пойдемте… на крышу…

- Что это с ней?

- Некромант. Меланхолия.

- Неправда. Я дружелюбна и жизнелюбива, просто не нахожу уместным постоянно таскать на лице улыбку.

Это было ложью. Не то от утраты привычного уклада жизни, не то просто так мне было тоскливо и неуютно.

***

Наш путь на крышу сопровождался многими препятствиями (она тут попадает чуть ли не под отдельную юрисдикцию) и множеством случайных встреч. «Куда вы идете?» - «на крышу» - «но крыша омерзительна в такое время года!» - «да, но в самом призрении к погодным условиям есть нечто очаровательное, вы не находите?»

И все находили. И рассказывали, что и сами были не прочь заглянуть на крышу, когда были так же молоды и беззаботны как я. И даже пожелали составить компанию. В компанию набилось даже несколько дам, утверждавших, что крышу они освоили еще в раннем детстве, что явно дисгармонировало с их опасливыми осторожными движениями и недоуменными взглядами по сторонам. Но они стоически подбирали волочащиеся по полу части платьев и делали вид, что им интересно. Все это было абсурдным и странным. Мелкосекущая морось непроходящего, как насморк дождя, и толпа богемствующих аристократов, которых иной раз и на карнавал из комнат не выманишь, объявлявшая на каждом повороте вперед себя, что «Тиавелли идут на крышу»…

А крыша была какая-то близкая, и в то же время далекая, родная, и в то же время совсем не моя при таком количестве посторонних. И мы шли, потому что отказываться от затеи на глазах у толпы было не совсем тем, что полагалось по статусу, изящно перекидываясь затейливыми приветствиями и светскими сплетнями.