Волкодлак

Волкодлак

Запах добычи сводит с ума, доведя все чувства до предела. Скорость. Зрение. Нюх. В ушах набатом отдаётся бешенный стук сердца. Он стремительно несется сквозь ночной лес, подгоняемый жгучим азартом погони. Впереди вильнул круп загнанного оленя, чующего скорую смерть. Зверь понимает, что силы его на исходе, и в панике начинает бешено метаться из стороны в сторону.

Запах оленьего страха кружит волку голову, доводит его до неистовства. Еда. Скоро. Близко. Добыча вот-вот попадет в зубы, польется в пасть горячая кровь. Он предвкушающее зарычал, обнажая зубы.

Отголоском человеческого сознания он вдруг ощутил далекую мольбу о помощи. Волк же лишь дернул ухом, отгоняя мысли, как назойливую муху. Сейчас охота. Сейчас его время.

Призыв повторился. Отчаянный, страшный, заставляющий холодеть от ужаса человеческую часть души. Волк раздраженно зарычал, не сбавляя темпа. Добыча уже почти стала его, вот-вот попадет в пасть. Он не может сейчас отвлечься и упустить ее, слишком долго выслеживал, слишком долго подбирался ближе.

И вновь в голове зазвучала отчаянная мольба, полная животного страха, безысходности и... уверенности, что он придет. Человеческое сознание, наконец, с огромным усилием, словно прорывалось через тугую, плотную, неподдающуюся завесу, взяло верх над впавшим в неистовство волком. Зверю пришлось уйти на второй план, от досады лишь клацнув зубами, провожая взглядом убегающую добычу.

Азарт погони стал утихать. За ним медленно сползла кровавая пелена, туманящая сознание зверя. Волк сел, фыркнул, и настороженно замер, поводя ушами и прислушиваясь. Мысленно дотянулся до источника мольбы. И жутко завыв, резко подскочил, черной молнией понесся назад.

Он стремительно летел сквозь бурелом чащи, с бешенной скоростью преодолевая расстояние. «Только бы успеть» — думала человеческая часть сознания. «Пор-рву-у» — мысленно выл волк, предвкушая, как разорвет предателей на куски.

Версты за три он ощутил удушливый запах гари, и над темным лесом разнесся жуткий, холодящий душу, волчий вой, полный отчаянья и угрозы. Вдалеке на ночном небе мерцало огненное зарево пожара.

Он вылетел к заимке, когда изба уже вовсю полыхала. Двор был утоптан следами тяжелых ног и пропитан знакомыми запахами. Окна заколочены, двери накрепко заперты снаружи, подперты тяжелым бревном. А внутри тишина, заглушаемая лишь треском пылающих бревен. И больше не доносится мольба до его сознания. Не ощущается боле мягкое касание ее разума.

Огромный волк ринулся к избе, снес в прыжке тяжелое бревно, развернулся, опустил широкую голову, и, не глядя на пляшущее пламя, вышиб запертую дверь. В морду тут же метнулись обжигающие языки пожара, опаляя шерсть. Он нырнул вперед, сквозь огонь, заметался по горящей избе в поисках семьи. Раскаленные доски обжигали чувствительные лапы, едкий густой дым перебивал нюх, изъедал глаза и глотку.

Жена нашлась у печи — накрытая плотным пологом, она безжизненно лежала на полу. Волк схватил зубами края полотна и быстро вытянул ее из горящей избы. Развернул носом обгоревшую ткань и, не обнаружив внутри дочь, метнулся назад, в смертельное полымя, гадая, куда мог в страхе забиться ребенок. Полыхающая изба уже начинала рушиться, падали обгоревшие потолочные балки, проседал чердак — вот-вот обвалится. Быстро осознав, как мать могла попытаться спасти дитя, он кинулся обратно к печи. Очаг был плотно закрыт заслонкой и занавешен поверх уже изрядно прокоптившейся тканью. Он сдвинул мордой обжигающе-горячую пластину и обнаружил внутри свернувшуюся калачиком на горстке соломы трехлетнюю дочь, всю перепачканную сажей. Не обращая внимания на свою тлеющую шкуру, он бережно, помогая себе мордой и неудобными широкими лапами, завернул ребенка в ткань, взял зубами узелок и, пригнув голову с прижатыми ушами, прыгнул в огонь.

Вылетев из разваливающейся избы, волк уложил ребенка рядом с матерью, откидывая подальше загоревшуюся ткань, и бросил быстрый взгляд на дымоход — завален. Предусмотрительные уроды. Поскуливая и нервно тычась горячей опаленной мордой в тела, он пытался их разбудить, еще теша себя угасающей надеждой. Но они не собирались просыпаться.

Волк принюхался, тихо поскуливая и мягко касаясь носом их лиц. Понимающе замер. Вскинул к предрассветному небу огромную голову. И на всю округу раздался полный болезненной скорби вой, продирающий до мурашек, жуткий, отчаянный. А через мгновенье рядом с женщиной и ребенком, упал на колени черноволосый рыдающий молодой мужчина. Он прижимал их к себе, качал, беспорядочно целовал безвольные тела, уговаривал очнуться, надрывно рыдая и шепча слова любви. Он молил о прощении, и снова целовал, снова прижимал, вновь и вновь умоляя Мару вернуть их, умоляя взять его жизнь в откуп. Ведь это из-за него они погибли! Из-за него пришли прогнившие ублюдки! А он не почуял опасность! Не успел вовремя! Пошел на поводу у зверя!

Мара молчала, не желая расставаться со своей добычей и менять ее на опаленного пса. А мужчина все качал погибшую семью, вжимаясь лицом в их безжизненные руки, целуя, рыдая, коря себя и моля о прощении. А его иссиня-черные волосы, словно инеем, медленно покрывались проседью.

«Если бы не ушел так далеко! Если бы услышал! Если бы сразу повернул назад!» — мысленно сокрушался он, ненавидя себя, чувствуя себя предателем. Она ведь до последнего звала его! Ждала! Верила! Он же обещал, что с ним ей нечего бояться, что он всегда сможет защитить... Не услышал, не защитил, не уберег... Их смерть на его совести.

Когда он пришел в себя, небом уже завладел рассвет. Изба все еще полыхала багровым адским пламенем, пожирающим все, что осталось от развалившегося дома.

Мужчина мрачно посмотрел на просыпающееся солнце — «Как же ты допустил это, Великий? Разве не тебе подчиняется пламя, разве не ты покровитель огня?».

Ублюдки выбрали самое грязное время — ночь, когда Колыбель Богов скрыта за горизонтом, — говорят, ночью Боги не ведают о том, что творится внизу. Эти твари лишь с одним просчитались — он был на охоте, а не внутри, и они поплатятся за свою ошибку.