Волны

Волны. (рассказ окончен)

Красные закатные отблески падали на стекла старой пятиэтажки, стоящей почти на самом краю асфальтированной площадки над морем. Одно из окон на пятом этаже было распахнуто, и последние солнечные лучи освещали нехитрую обстановку маленького кабинета: старомодный пузатый шкаф, узкая кровать, стол с облезшей полировкой, заваленный бумагами. Пожелтевшие фотографии на стенах, барометр в медном корпусе, модель парусника на полке у кровати. Пожилой человек в инвалидном кресле склонился над чистым листом.

 «Я не знаю, почему слово «море» у большинства людей ассоциируется с  солнцем и ярким промытым песком пляжей. Спроси, какого оно цвета, и в половине случаев услышишь – конечно, синее. А для меня море всегда было серым, с редкими проблесками густой зелени на гребнях волн. Серый цвет придает ему небо. Осенью ясные дни у нас – редкость. 

Здесь не найдешь песчаных пляжей, и уж подавно – толп отдыхающих. Холодное оно, мое море,  холодное и неласковое. Немногочисленные отмели устланы обкатанной галькой, уныло - серой на первый взгляд. Но, только на первый. Если приглядеться внимательнее, становятся заметны неяркие цветные разводы, едва заметной паутиной покрывающие берег. Когда камни еще мокрые после отлива, цвета ярче. Уходя, волны громко шипят среди камней, и на самой кромке прибоя, там, где галька переходит в крупный песок, вздуваются многочисленные пузырьки. «Свежий запах моря» - еще один миф. На самом деле запах этот весьма специфичен – гниющая рыба, выброшенная приливом, комки водорослей и обломки плавника создают амбре, далекое от изысканности. В общем, ничего похожего на яркие проспекты турфирм. Но и таким – серым, холодным и неприветливым, я его…» 

Строка осталась недописанной. Старик потер утомленные глаза и откинулся на спинку кресла. Он немного покатал карандаш по подлокотнику, прислушиваясь к тихому треску, и тяжело вздохнул. Шалит сердечко, шалит… Руки, теперь уже навеки заученным движением, сами отмерили нужное количество капель лекарства в пластиковый стаканчик на столе. 

Острое покалывание в груди утихать не спешило. Старик еще немного посидел, ожидая действия, и снова подвинул кресло к столу. На краю толстой стопкой лежали исписанные листы, придавленные, как пресс-папье, куском горного хрусталя. Четыре кристалла, торчащие из россыпи нежно-сиреневых камушков в основании, были очень красивы. Крупные, с палец размером, они были дымчато-серыми у основания и почти прозрачными посередине. К острию прозрачность постепенно сходила на нет, сменяясь густым сиренево-фиолетовым цветом. По одной стороне друзы шел косой разлом. Небольшой кусок был отколот, и из-за этого кусок хрусталя не стоял прямо, а лежал на боку. Старческая рука, вся в темных пигментных пятнах, осторожно взяла камень и поднесла к слезящимся глазам. 

« Я не знаю, как это назвать. Осторожность? Трусость? Здравый смысл? Да и разве важно это теперь? Нет такой машины времени, чтобы вернуться и переиграть все заново. Прошлое не дает мне покоя. Я и подумать не мог тогда, что воспоминания будут преследовать меня всю жизнь. Они как волны – накатывают вновь и вновь, без конца. Уже ничего не изменишь, но как бы я хотел вернуться». 

Сердце вновь кольнуло – горячо и остро.  Нежно-сиреневые отблески внутри камня вдруг разрослись, заполнили пространство вокруг, заслонили обстановку кабинета. Невидимые руки мягко подхватили человека, и повлекли, казалось, куда-то вверх, прямо в центр неистового сияния. «Это - смерть?» - подумал старик. Он еще успел удивиться прежде, чем наступила тьма.

***

В машинном отделении было жарко и душно. Дмитрий пощелкал по стеклу манометра, стрелка чуть дернулась и вернулась на прежнее место. Порядок. Дизель стучал размеренно, без перебоев, отрабатывая средний ход. Последний рейс в этом сезоне, еще пару часов – и «Дерзкий» станет на прикол до весны. Бросив на приборы еще один взгляд, Дмитрий отдраил люк и выбрался на палубу. 

Хотя термометр показывал восемь градусов по Цельсию, после духоты машинного воздух снаружи показался ледяным. Мужчина поежился и бодрой рысью пробежал вдоль левого борта в кубрик, за одеждой. Еще через пару минут его можно было видеть на носу, держащимся за туго натянутый леер. Здесь звук двигателя почти терялся в плеске волн. Порой нос захлестывало, волны перекатывались через фальшборт, и тогда вокруг сапог мужчины, скапливалась грязно-белая пена. Дмитрию было плевать. Крепко держась за леер, он лишь щурил глаза и подставлял лицо брызгам. Он любил море, и любил стоять вот так – на носу, на далеко вынесенной вперед площадке, открытой всем ветрам. Здесь, в открытом море, не приходилось опасаться льдин – они появятся ближе к берегу. В бухте лед уже сковал кое-где прибрежную полосу пока еще тонкой, непрочной коркой. 

Ветер крепчал, на гребнях волн появились белые барашки, но мужчина, уйдя в себя, не замечал непогоды. «Ленка с Диной, небось, уже ждут» - улыбнулся он своим мыслям. Жена и дочь всегда приходили на пристань встречать катер загодя, едва ли не за полдня до прибытия. На душе потеплело. Особо ретивая волна подняла нос катера, а затем резко бросила вниз, обдав человека на носу по пояс. 

«Штормит, однако» - чертыхнулся он, и бросился в кубрик. Еще не хватало застудиться в последнем, - тут Дима поправил сам себя, - крайнем рейсе. Едва он успел переодеться, как движок застучал чаще, по катеру разнесся вой сирены, а вслед за ним, по громкой связи – «Человек за бортом!» 

Четверо, свободных от вахты, в оранжевых спасжилетах суетились на полубаке. Двое торопливо привязывали лини к спасательным кругам, а еще двое с длинными баграми в руках напряженно застыли у борта. Сквозь мутную взвесь брызг, Дмитрий разглядел небольшую льдину, пляшущую на волнах. На белом фоне отчетливо виднелись три черные точки – две большие и одна поменьше. Перволедники. Рыбаки, мать их!