Волшебная косынка

ЧАСТЬ 42

По дороге решила осторожно выведать что-нибудь о содержании письма у его автора.

- Василий, а ты солдатский анекдот в письме написал?

- Написал.

- Расскажи.

- А что, тебе Марьяша не дала письмо прочесть?

- Догадливый. Может, ты в этот раз ей что-то секретное написал?

- Ну, можно сказать и так.

- А что именно? Нет, не думай, что я хочу, чтобы ты пересказал всё письмо, разве что анекдот, ведь он же не секретный? Просто хочется, чтобы ты намекнул, на какую тему секрет? Почему Марьяша сегодня после того, как прочла письмо, стала вдруг таинственная и загадочная, и не предложила мне, как обычно, почитать твоё письмо вслух?

- Могу тебя успокоить, в нем ничего секретного нет. По-моему. А анекдот, если хочешь, расскажу тебе. Не знаю, понравится ли?

- Предыдущие мне все понравились, рассказывай.

- Ну, ладно, слушай. Солдаты сидели в траншее. Один из них, с прокуренными рыжими усами, огромный, как медведь, по имени Диомид, не торопясь свернул самокрутку, взял её в рот и приподнял голову так, что цигарка высунулась над бруствером. Тут же последовал  выстрел японского снайпера. Пуля чиркнула по кончику цигарки и подожгла её. Диомид откинулся на спину, задымил табаком и произнёс:

- Снайпер ни разу не подвел. Экономит мне спички.

- Но, как же так, Диомид, разве это не опасно?

- Нет, я курю, не затягиваясь.

Я рассмеялась.

Прикольный  анекдот, тонкий. По мне, так вся подборка такого солдатского юмора для  оценки Василия служила с очень хорошей стороны.

Пришлось смириться, что ничего мне больше не рассказывают, не удовлетворяют моё жгучее любопытство про  предназначенное   вовсе даже не мне письмо.

- Куда нам? На склады? – спросил меня Василий, когда мы въехали в Воронцовку.

_ Вообще-то там уже все налажено и надо бы  наведаться на винодельню, но все же, давай подъедем к складам, я распоряжусь, пусть работа идет, а на винодельню потом.

- Тпру-у! – воскликнул Василий, резко натягивая поводья Азиатки, когда мы подъехали к складам. Из-за своей явной неопытности он  это сделал так неожиданно для бедной лошади, что она едва не поднялась на дыбки. К тому же она от неожиданности испражнилась, подняв хвост, и я остановила себя на мысли, что за такое короткое время успела вполне привыкнуть к здешним запахам. Они были естественней и чище современных нам с вами, здесь в начале двадцатого века даже поднятая над дорогой пыль пахла как-то вкусно, по-особенному, хотя я и не могу отрицать, что я невыносимо соскучилась за простым и надоевшим запахом машинных выхлопов, и готова была в одну минуту сменить всю эту чистоту, на современную мне, но такую привычную вредность.

Убедившись, что отгрузка со складов идет достаточно интенсивно, подмешанного вина осталось совсем немного, я распорядилась заканчивать, отправлять всё вино в вагоны на железнодорожную станцию, остающимся здесь рабочим мыть буты, бочки и посуду помельче, навести чистоту и ждать поступления оставшегося вина с винодельни, а сама уехала с Василием на винпункт.

Пока ехали, я с грустью размышляла, что дело мое, порученное Лыжиным, заканчивается, вино исправлено, подготовлено к продаже и уже отправлено в большинстве своем на реализацию. И что же дальше? Может, нам с Мишей надо уехать отсюда? А документы ему и мне? Лыжин-то в чём сможет, поможет, но делать-то нам что? И куда? В столицы? И что нас там ждет?  Приближающаяся война,  революция, голод, беспорядки, сталинские репрессии? Хочу домой!!!

На винодельне первой нас встретила Евдокия. Высокая, статная, со строгим, но грустным лицом. Я спросила ключи от своего кабинета, надела свой форменный фартук, так похожий на школьный, и пошла вместе с Дусей обходить производство.

Опробовали снятое с оклейки вино, я дала указание долить их до шпунта. Понятно было, что это будет самая проблемная добавка в буты на складах, вино было наиболее испорчено первоначально. Надо будет  осторожненько добавлять это исправленное вино. Даже обидно портить хорошее вино для этого, но ничего не поделаешь, у Лыжина достаточно оснований для оправдания этой порчи.

Подозвали Василия, показали бочки, которые надо будет перевезти на склады, а для этого вызвать Наума с бричкой.

Василий уехал за Наумом. Мы с Евдокией отправились наблюдать за доливкой, и я её спросила:

- Ну, предположим, у меня тоскливое настроение, потому что задание Лыжина кончается, вино вы и сами делать умеете, а исправлять и спасать здесь больше нечего и некого. А почему ты такая грустная, спрашивается? Тоскуешь из-за болезни Сербинова?

- Ох, стыдно признаться, но тоска мне душу просто на части рвет. Лучше бы он не приезжал! Болезни его я сочувствую, но знаю о ней только понаслышке. Наедине, да и просто лично с ним я не встречалась давно. Сюда он не приходит, только записки передаёт. Но в записках он, по-видимому, считает ниже своего мужского достоинства жаловаться женщине на свои болезни.

- А грустишь ты почему? Из-за того, что вы не видитесь с ним?

-  Он ко мне, кажется, и не рвется совсем.

- Ну, приболел мужик, пойми. Пустяк, кажется, в спину вступило, колено болит. Пожалей и не обижайся.

- Да я и не вправе обижаться, он ведь мне ничего не обещал, хотя, если бы захотел, я бы за ним и в ссылку, и на каторгу, не проронив ни звука, пошла бы. Но это я, а он только удерживает меня возле себя, но ничего не обещает.

- Так он ведь, наверное, в «Заезжем дворе» в постели лежит. Сходи сама к нему, гостинцев отнеси, проведай.