Вонючий носок

Вонючий носок

Гена Михалкин не мог и в страшном сне себе представить, что когда-то окажется на допросе у начальника охраны.

Он даже не знал, что у фирмы, производящей бытовую химию, есть своя собственная служба безопасности.

Хотя иногда случалось, что воображение рисовало ему всякие ужасы, и бывало, ни с того ни с сего взбрендит ему в голову страшная мысль о том, что он может заболеть какой-то неизлечимой болезнью и умереть в муках…

Или вдруг представится ему, как он попадает в автомобильную аварию и остаётся коллегой на всю жизнь…

А иногда он холодел от того, что ему казалось, будто он просрочил выплаты по кредиту и его с женой и дочерью выставили на улицу бомжевать.

Приходилось ему просыпаться в холодном поту, когда ему снилось, что его любая жена Юлька ушла к другому.

Но хуже всего, конечно, были фантазии о том, что в один «прекрасный» день будто бы выяснилось, что его пятилетняя дочка Лизонька, которую Гена обожал до потери пульса, оказывается, ему не родная, будто бы Юлька нагуляла ее на стороне…

И что самое страшное в фантазиях всегда, эту позорную тайну узнавал не только он, а все родные и друзья, весь город, вся страна!

Будто бы он, и сам не зная как, попадает вдруг на известное шоу, где с помощью анализа ДНК выясняется, что они с Лизонькой не родные.

И зал свистит и аплодирует от такого поворота событий. Юлька плачет и, как старая бабушка, вытирает слёзы белым платочком, приговаривая что-то невнятное типа: «Не виноватая я…»

А он, Гена Михалкин, сидит как оплёванный, и внутри у него всё клокочет от обиды и ненависти к этому нахальному и циничному ведущему, который после оглашения результатов заулыбался и аж весь расцвёл, как майская роза, наверное, в предвкушении высоких рейтингов.

Но, слава богу, эти дурацкие фантазии лишь плод воображения и всплывали в мозгу Геннадия нечасто.

Хотя у него и было немало беспочвенных страхов, ну вот мысль о том, что он когда-то попадёт на допрос в полицию или вот как сейчас к охраннику, не посещала его никогда.

По работе ему не редко приходилось контактировать с полицией, вернее с ГАИшниками, и он воспринимал людей в погонах с небольшим трепетом, чем какого-нибудь кондуктора в автобусе или консьержа.

В октябре этого года будет 7 лет, как Гена Михалкин работает водителем маршрутного такси, и общение с дорожной полицией — часть его повседневной жизни.

Но никогда раньше люди в погонах не учиняли ему допрос, а вот сейчас его допрашивает и не просто полицейский — человек на госслужбе, при звании, при должности, так сказать, уполномоченный на это государством.

А начбез какой-то частной мыльно-брыльной фирмы!

От этого Геннадий растерялся ещё больше. Он не знал, как себя вести. С одной стороны, ему хотелось нахамить этому козлу, припомнить всё, что он знает про свои гражданские права и про Конституцию.

Смачно обматерить этого придурка, сказать что-то типа: «Я имею право хранить молчание! Я не обязан свидетельствовать против себя!»

Хотя эта фраза, кажется, была и не из кодексов, а из какого-то глупого американского фильма, но не суть, главное, что она позволила бы Михалкину послать охранника в ж@пу…

Но Шагаев был явно не из тех, кому можно было бы безнаказанно нахамить.

Михалкину думалось, что даже родные и близкие почтительно разговаривают с этим человеком, такая у него была тяжёлая энергетика.

Невысокий, чуть полноватый, в дорогом строгом костюме. Ворот его белой рубашки был сильно расстёгнут, что наводило Геннадия на мысль о том, что начбез в своём кабинете позволяет себе нарушать дресс-код и прячет галстук в ящике стола.

Гена тоже не любил галстуки и даже подумывал при удобном случае ввернуть в их разговор фразочку типа: «Я тоже ненавижу носить эту удавку!» и тем самым навести хрупкий мост приятельских отношений с начальником.

Но Андрей Григорьевич никакого повода для панибратства не давал и смотрел в глаза допрашиваемому сурово и холодно.

Глаза у начбеза были зелено-серые и меняли окрас то ли в зависимости от того, как падает свет, то ли от мыслей начальника, то ли просто от того, что он моргает.

В глазах его то чётко виднелась зеленца, не яркая изумрудная, а болотная, то вдруг почти в то же мгновенье глаза его становились цветом дождливого неба без намёка на зелень.

Это было очень странно и необычно, не замечать эту особенность внешности Геннадий не мог и мысленно страшно злился сам на себя за то, что ему вообще есть дело до глаз охранника и до его духов, словно он баба какая-то…

Но пахло от Шагаева действительно так приятно, свежо и в то же время сладко, что Михалкин не мог это игнорировать.

И сначала с раздражением подумал, что одеколон этого чудилы, наверное, стоит как его месячный заработок, а потом ему самому захотелось купить себе такие же духи.

Когда эти не пойми откуда взявшиеся мысли начали его бесить, он подумал даже, что, быть может, у этого Андрея какие-то специальные «рабочие» духи, с какими-нибудь феромонами, которые действуют на мозги и помогают ему при допросах, ну что-то типа новой сыворотки правды.

Иначе как объяснить, что ему не все равно, чем от начбеза пахнет, ведь никогда раньше Гена к мужикам не принюхивался…

Мысль о том, что это не духи, а какое-то психотропное оружие, не показалась Михалкину бредовой, он очень любил смотреть документалки по телику, и конспирологические теории были ему не чужды.

Думать о том, что на него оказывают психологическое воздействие, в этой ситуации оказалось даже приятно.

Ведь одно дело, когда ты в трезвом уме и твёрдой и несёшь полную ответственность за свои слова, и совсем другое — чувствовать себя жертвой гипноза или «шпионских духов».

Геннадию было так спокойнее, и он с радостью поверил в эту галиматью.

Сейчас ему было очень трудно разобраться в своих ощущениях. С одной стороны, в кабинете начбеза было уютно, светло и прохладно. Эта просторная комната с модной отделкой в причудливом хай-тек стиле, где всё от пола до потолка было белое, и только огромный плоский компьютерный монитор добавлял сюда красок, светясь инопланетно-синим светом.