Воровка Хлои

Глава 1. Чародейка идёт

among memories

Тихо волны плещутся, и судьба кончается.
Что-то намечается.

В каждом цирке есть своя загадка. Она таится в банках пудры и прячется в кучерявых париках, в ловких движениях фокусника, в низком рыке дрессированных тигров. Она колет одежду, шевелит водопад приоткрытых занавесей. Это — сокровенные мечты циркачей на лучшую жизнь. Мысли, дающие повод просыпаться и вновь выступать, рисуя улыбку углём.

Когда-то и у соловья, что щебечет на ветке дерева, были мечты. Была любовь к тёмно-синим глазам гимнастки. Но теперь он только поёт на ветке и не может поделиться словами ни с кем, кроме тихих деревьев. Слишком высок и нежен стал его голос, чтобы можно было разобрать хоть что-то.

А когда-то соловей был человеком. И вместо крыльев с длинными перьями были тонкие руки, и вместо клюва был длинноватый нос. Но потом мир стал больше, и слова превратились в трели.

Но историю, произошедшую в цирке, он пытается поведать миру до сих пор. Он кричит, прыгая с ветки на ветку, поёт денно и нощно. А люди идут мимо.

— Как поёт! – говорят они, улыбаясь. — Как поёт...

— Ликс Соловей, «Легенды, сказки и предания»

Глава 1. Чародейка идёт

1

            — Далеко отсюда до Реккского холма?

            Мука летала около мельника полупрозрачным облаком. Он бросил последний мешок на обоз, повернулся, осмотрел чужестранку с головы до ног. В оранжевом свете заката её лицо казалось сильно загорелым, широкие павлиньи глаза прятались под прядями насыщенно-чёрных волос. Мельник басовито чихнул, отёр руки об фартук. Девушка — скорее, девочка — с интересом осматривала его Каштанку, рыжую лошадь, привстав на носочки.

            — Недалеко. Вёрст десять к юго-западу.

            Перед ними шуршала нива, над жёлтой поляной пролетали стаи воробьёв и трясогузок. Ветер усиливался, холодал, нёс с севера запах яблонь и ночную прохладу. Кричали журавли. Осень подступала бесшумно, леденила воздух вечерами.

            Мельник поджал губы. Одежда путницы была сшита по размеру, добротно, из плотной блестящей ткани. Застёжки сумочки, украшенные серебряным сплавом, отбрасывали блики. На белой рубашке сияли медные пуговицы, длинная тёмная юбка очерчивала силуэт стройных ног. Незнакомка, заметив его изучающий взгляд, сощурилась, поправила манжеты и присела в глубоком реверансе.

            — Благодарю. Будь здоров, господин.

            Мельник ухмыльнулся, постеснявшись пыльных штанов и нестриженых ногтей: «господином» за сорок с небольшим лет его именовали редко. Он вытер пот, поправил коричневую кепку и спросил, зная, что дельного ответа не последует:

            — А что же тебе на холме делать, госпожа?

            — Так.

            Путница ещё раз кивнула, проплыла мимо. Мельник тихо охнул, увидев её босые ноги, грязные, изрезанные камнями, с запёкшейся кровью на щиколотках. «Дорога через лес, через колючки, — думал он. — Ещё заразу занесёт. А... и леший с ней! Добрые дети по ночам средь полей не шарахаются, дома сидят, книжки родителям у камина читают. А эта... ещё с кортиком, ещё в плаще... Убийца или вранка, что одинаково... Иэх!»

            Так думал мельник, закидывая последний мешок. Силуэт девочки отдалялся дальше и дальше.

            «Может, и бандитка, — гудели мысли, — но на Марилу мою похожа один в один».

            Дочь мельника Марила, прошлой зимой умершая от болезни лёгких, была с незнакомкой одного роста, так же неловко растягивала гласные и хромала, переваливаясь на левую ногу.

            Рыжая кляча пошла, коротко ржанув. Мельник подумал ещё, обругал себя за «сантименты» — слово, которому обучился недавно от купца, — и крикнул:

            — Эй, девушка! Если хочешь успеть к Реккской долине раньше зари, прыгай в обоз.

            Незнакомка не заставила себя упрашивать. Ловко забралась, устроилась между мешков. Мельник почувствовал запах трав: она достала из сумочки банку с мазью, тряпку, откуда-то материализовала флакончик спирта. Стала обрабатывать ноги, шипя и тихо, но крепко ругаясь.

            — Как зовут хоть?

            — Эса. Эсагена, то есть.

            — Клайв, — представился мельник, развернувшись через плечо. — Так зачем тебе на холм, мазель Эсагена? Разве не знаешь...

            — ...что там уж с двадцать лет всё разрушено? — закончила она и фыркнула, прикладывая к ране лист лопуха. — Знаю, господин. За тем, стало быть, и еду, чтобы своими глазами увидеть. Интересно, понимаете ли. Я вообще до таких вещей страсть какая любительница. До первородного Хаоса и Беспорядка, то бишь.

            — Занимательно, госпожа, хвостом вертишь, — протянул он и через некоторое время добавил, почесав ухо: — А на что, всё же, смотреть? На камни и иссохшие корни?

            — А хоть и на них, господин Клайв. Хоть на них...

            Она хотела что-то сказать, но осеклась, ругнулась, принялась растирать пострадавшую ступню. К букету едких ароматов добавился металлический запах йода.

            — А почему ж ты босая, мазель? — мельник обернулся, с жалостью поглядел на распухшие ноги. — Денег на лапти нет, а?

            Эсагена снова фыркнула, покачала головой.

            — По таким путям идти — лаптей не напасёшься. Мне так сподручней. Кожу земля режет, а тело и дух земля питает. Потому я и юбку ношу, а не брюки, как некоторые модницы. Мне нужна поддержка Матери-Природы, моя законная женская сила, дарованная нашему роду. Она разрушает... и созидает. Что ж вы наморщились, господин Клайв?