День начался, почти прошел, а Люрр Шепард так и не шевельнулась, сидя на большом мягком диване. Часть лица была изуродована шрамами от ожогов, другая хоть и уцелела, но глаз покрылся молочно-белой пленкой, которую как не пытались снять медики, так и не смогли. В руке она сжимала датапад, где струились слова, восхваляющие победу над Жнецами. Ни слова о Шепард или об Андерсоне, ни слова о заслугах программы N7, только пустые фразы о героизме турианского флота, армии кроганов и тактике саларианцев.
Мир забыл о ней, забыл о Шепард. А вот Люрр о них не забыла.
Стоило ли забывать годы, проведенные в постоянной войне то с Властелином, то с Коллекционерами, то со Жнецами? Правильно ли она делала, жертвуя собой, надеясь, что о ней вспомнят? Озаренная приглушенным красноватым светом капсула до сих пор стоит перед глазами. Никогда не забыть проблемы выбора, никогда не потерять в памяти миг, когда нужно было пересилить собственный страх, бьющийся в груди, словно птица в клетке. Делая тот решительный шаг, Люрр вообще не задумывалась о том, что будет после. Она шла на смерть, но чудом выжила.
Чудом, которого она не хотела.
Ее пальцы сжались, откликнувшись на воспоминания о последнем прикосновении Гарруса, ее турианца. Теперь рядом его нет, хотя недавно Люрр прочитала о нем весточку – он все-таки принял звание Спектра, путешествует по Галактике так же, как и она, когда-то. У своего народа он стал бы генералом, но эта жизнь не про него, он слишком непоседлив, слишком импульсивен, хотя снаружи выглядит довольно флегматичным и уравновешенным.
Каждое утро Люрр Шепард встает, готовит себе одной рукой кофе, садится на мягкий диван, запрокидывает голову назад и пристально всматривается в потолок – голографическое изображение Галактики – так пристально, что через несколько минут слезы брызгают из глаз. Она не обращает внимания на них, это мелочь, это пустяк. Это слезы, которые не могут, увы, облегчить ее душу и исцелить чувства, изломанные и полустертые забвением.
Затем она вспоминает «Нормандию», ее взгляд медленно перетекает с потолка на окно. Вид отсюда, из двухэтажного личного особняка, превосходен. Суровая северная река, несущая свои безымянные бурлящие и пенящиеся воды вниз, суровый северный лес, густой и безмолвный, словно мертвый. Утром и днем и река, и лес окружены молочной дымкой, которая похожа на полупрозрачную вату, которая укрывает эту часть мира так плотно, что становится трудно дышать, а воспоминания становятся приглушенней.
В памяти Люрр не так много осталось от фрегата. Она еще помнит как дойти до каюты Гарруса – отсека главного орудия. Что было справа по коридору? Чья была каюта там? Кажется, доктора Чаквас. Доктор Чаквас. Люрр морщится, старательно выбирая в памяти внешность военврача. Какой она была? Короткие волосы? Нет. Средней длины, кажется. Каштановые? Нет. Белокурые? Близко, но что-то не то. Скорее всего, седые. Точно, седые!
Доктор Чаквас любила «Серрайс Айс», бренди в бутылке из матового непрозрачного стекла с модной гравировкой. Это Люрр помнит отчетливо, как помнит и то, что Карин была ветераном Войны Первого Контакта. Все-таки странная штука – память. То, что было сказано, не будет забыто никогда, а вот внешний облик, расположение комнат и бесконечный поток лиц – все стирается то мгновенно, то постепенно, но оставляет в памяти послевкусие, горькое, отчетливое и, в то же время, неуловимое.
Люрр пересаживается поудобнее, берет в руки датапад и читает сводки последних новостей. Новости неутешительные. Кварианцы обвиняют человечество в уничтожении синтетиков, теперь геты не смогут помогать им заново колонизировать родную планету. Люрр помнит, каких трудов ей стоило объединить Создателей и гетов. Она помнит и жертву Легиона, оказавшуюся напрасной. В сводке проскакивает имя Тали’Зоры вас Раннох нар Райя, и Люрр улыбается уголками губ.