Одинокая машина, рассекая знойный июльский день, неслась по шоссе.
Он спокойно, правда, нельзя сказать, чтобы привычно, управлял автомобилем. Его одолевали мысли до крайности бессвязные и какие-то тяжелые. А иногда казалось, что голова вообще свободна от всяких мыслей, но наполнена чем-то большим, от чего нет избавления, причем окончательное ее наполнение пока не произошло, но вот-вот завершится. Ни страха, ни тревоги по данному поводу он не испытывал, несмотря на то что не догадывался о причине такого состояния. В дороге он провел без малого девять часов, а продолжается все это от силы минут пятнадцать-двадцать. «Наверное, от усталости», – подумал он. И версия пришлась ему по душе: за рулем такое продолжительное время он находится впервые. Но и останавливаться для отдыха ему не с руки. Еще бы! Ведь до конечной точки долгого пути, если верить редким указателям, что-то около тридцати километров.
Местности он не узнавал, но и это не счел странным. Много воды утекло с тех пор, да и трасса построена не так уж давно, судя по гладкому черному асфальту с безупречно белыми полосами разметки. Следовательно, и подходить к поселку она могла с любой, самой неожиданной стороны. И вскоре он удостоверился в правильности своего предположения: машина вдруг очутилась там, куда он стремился столько лет. Резко затормозив и ударившись головой о лобовое стекло, он в очередной раз проклял неопытность в обращении с автомобилем, благодаря которой последний уже поплатился передними фарами, равномерно усыпанными сетью трещин. «Не хватало разбить и стекло», – распереживался он, выходя из машины и держась за ушибленный лоб.
Его взору открылась картина, хотя и забытая, но все-таки очень волнующая. Да, это то место, дороже которого не может быть никакое другое. Он убедился в этом. Здесь он родился, здесь быстротечно пронеслись те двенадцать лет, что прожиты в крохотном поселке безвыездно и по-детски счастливо. Он пожирал глазами постаревшие здания, значительно подросшие молодые деревья и совсем не изменившиеся гигантские липы, в густых кронах которых так весело было прятаться и с громадной высоты, оставаясь невидимым, наблюдать за людьми, каждого из которых ты знаешь с того момента, как только научился узнавать.
Улыбнувшись воскресшему в памяти эпизоду из далекого детства, он покрутил головой, не рассчитывая, впрочем, увидеть тех, с кем бегал по милым улицам, вздымая клубы теплой, ласковой пыли. Все его ровесники покинули малую родину вместе с ним. Вернее, их неугомонные родители, будучи моложе, чем он сейчас, вычеркнули тихий поселок из своей жизни и отправились жить и работать в не менее тихие, но не такие милые сердцу города. А ведь он, уезжая, тоже радовался грядущим переменам.
Да, встретиться с ровесниками не представлялось возможным. Здесь предпочли остаться лишь люди в возрасте, которые не желали искать перемен. Но сегодня они – или дряхлые старики, или…
Он огляделся, сделал несколько шагов в сторону от машины. Не то что школьных товарищей – ни одной собаки не видно. Он вспомнил, что сегодня воскресенье. А по выходным и тогда мало с кем можно было пересечься на улице, тем более в полдень, когда жара стоит невыносимая. Он не любил воскресенья. Другое дело – рабочие дни: все чем-то заняты, ходят мимо озабоченные и не замечают тебя, и сутки напролет ты предоставлен самому себе.
Но идти пешком не лучший вариант. Он не знал, как быть, столкнувшись с чужими людьми. По его мнению, они будут застигнуты врасплох и ощутят неудобство, так как это его родина, а они всего-то случайные, спешащие за деньгами люди. Он не имел ни малейшего желания их стеснять. Но и ехать на машине – кощунство. Четверть века тому назад этих улочек не касались шины автомобилей. Как можно пытаться что-то изменить в многолетнем укладе. Взобравшись на нагретый капот машины и водрузив ноги на выступающий бампер, он стал просто смотреть.
Прошло минут десять. Ничего не изменилось. Ни один листочек не шелохнулся на притихших деревьях. Стояла все такая же всепроникающая жара. Он решил пойти вперед, чтобы повстречать кого-либо поближе к жилым домам или отважиться зайти в первый попавшийся подъезд и если повезет, то расспросить подробно обо всем, что его интересует. Но стоило ногам покинуть бампер и утонуть в дорожной пыли, как сильный толчок, почти удар, усадил его обратно. В висках горячо застучало. И внезапно обволокло покоем, а в сознании мигом очутилась мысль: то, что происходило с ним в дороге, завершилось, и в голове нет прежней пустоты – она заполнилась. И сразу возникли следующие мысли, подсказывающие, что делать дальше. Ему почудилось, что их диктует чей-то знакомый голос, причем, детский. Он вспомнил о сыне. Похож, но все же не его. Чей же? Осенило: мой собственный! Да-да, это же его голос, голос из детства. Он и представить себе не мог, что способен узнать свой детский голос – тот самый, которым обладал много лет назад. Но сейчас крепкая уверенность в том, что он не ошибся, овладела им. Ну что ж, в добрый час!
Он пошел вниз по улице, на перекрестке повернул налево, сбавил шаг у крохотного двухэтажного домика и, осмотрев фасад, направился во двор. Качели, песочница, плотные ряды кустарников, разломанные скамейки – все, как и раньше, – типичный облик любого двора, в том числе и того, в котором рос он. Но это не его двор, а двор той веселой девчонки, с которой столько беззаботных дней пронеслось незаметно. Бесконечные игры, забавы и шалости даже и не вообразить без нее. А в последний год перед отъездом прочная детская дружба трансформировалась во что-то иное, чему он незамедлительно дал самоуверенное определение, а потом и сам часто смеялся над этим. А вот теперь смеяться не хотелось. Хотелось лишь одного – застать ее дома и, позвав играть, говорить о новом чувстве. Но как ни грустно было ему, он не удержался от улыбки. Позвать играть. Ну надо же додуматься! Ведь в этом дворе сегодня, наверное, могли бы проказничать ее внуки, а может, и внучки, такие же прекрасные и неугомонные, как и она в свое время.