Возвращение

Глава 1

Они сидели в душной зале и много говорили ни о чем. Свет падал через большое окно и всегда приходился ему на руки, отчего те загорели пуще остального тела, окрасились бронзовым, как у рабочего или моряка. Порядок сидящих со временем никак не менялся, так уж заведено. По левую руку всегда был поэт-неудачник, уверенный в несправедливости действительности, по правую - литературный критик, который мог легко помочь поэту, но отчего-то не хотел. Об остальных и говорить не хочется. Затем шли на террасу и пили чай с бергамотом или мятой, обсуждали искусство, курили, ругали политиков, дельцов и всех, кроме бездельников. Их было принято пропускать в длинном списке, чтобы не задевать прозрачные струны души, какие некоторые с улыбкой называют совестью. А иногда ругали тех, кто вынужденно отсутствовал. Все это знали и потому старались собраний беспричинно не пропускать. Когда дым трубок и сигар одолевал и становилось трудно дышать, они прогуливались меж кипарисов и нагромождений разноцветных мальв в парке поблизости или шли обратно за стол и не смолкали ни на мгновение. По возвращении ели мармелад или фрукты, играли в карты - обычно в преферанс или старомодный вист - раскладывали пасьянс, гадали, вновь говорили. Поэт намеренно читал свои стихи, а критик не без интереса игнорировал, потомственная графиня сетовала на провалы фондового рынка и спекулянтов, пусть денег ей хватило бы на три такие жизни, владелец похоронного бюро читал несвежие газеты, ведь непременно покупал за прошлый день, а именитый здесь, в округе, врач мечтал, как ловко заберёт из казино в Монте-Карло последнюю копейку, будто грабит их. Конечно, в казино он в жизни не бывал и никогда там не окажется, но это пустяки. Мечтам предела нет. Всё продолжалось до ночи.
Художник Михаил Воронцов вдруг почувствовал, что прожил так добрую половину лета, хотя планировал здесь задержаться лишь на один день. И осознание то пронзило его жгучей молнией, подобно горячей волне, после которой изнемогшему вдруг телу стало смертельно холодно, и загулял мороз по коже.
Он поднял руку, коротко произнёс в воцарившемся молчании:
- Я вас покину, - и, не обернувшись, вышел.
Его пытались остановить и вновь опутать опостылевшей в мгновенье паутиной обывательского духа. Владелец похоронного бюро намеревался даже пойти следом, его поддержали, но Михаил Семёнович отмахнулся. Он хотел побыть один. Но остаться всем присутствующим на своих местах пришлось едва ли не приказывать. Так завершался летний вечер, перетекая в ночь.
Июльские вечера наводят тоску. Тоску неопределённую, беспредметную, направленную не на то, что было, а то, чему уже не быть. Что безвозвратно ускользнуло когда-то или настойчиво ускользает сейчас. Такие моменты хорошо видны и ощутимы людям, умеющим держать удачу за хвост. Их они приводят в состоянии самой мрачной печали, ведь упущенным оказалось нечто, способное изменить целую жизнь. Нужно было не медлить и не сидеть сложа руки, не верить, не надеяться и, что важнее, не глупить. Мыслить скоро, иметь холодную решительность. В этом заключается один из самых замечательных трюков: не уповать на естественный ход событий случая, а заниматься самодеятельностью в его пределах. Пусть создаёт условия, а в них уж человек и сам на кое-что способен. И Воронцов отлично знал, как важно в такие часы побыть одному, чтобы вдоволь пресытиться горькой печалью, а затем отринуть её хотя бы на ближайший год, уверенно расставить руки для поимки, если так можно выразиться.
Но в человеке существует множество граней, он - целая вселенная. Тоска художника во многом также уходила корнями в, пожалуй, самое глубокое внутреннее противоречие: мещанское желание ленивой жизни и приключенческое бегство от мира.
Он снова вышел на террасу. Воздух постепенно наполнялся свежестью, то ли спускавшейся сверху, от неба, то ли поднимавшейся от земли. Затем вороватой походкой спустился по выложенной гравием тропинке в благоухающий в тени после дневной жары сад, но осознание ждало и там. Оно всегда на шаг опережало и появлялось, где его не ждёшь. Воронцову вдруг опостылело всё это и захотелось взять билет на поезд, раствориться на вокзале так, чтобы никто не видел в какой он зашёл вагон, спрятаться, улегшись на диванчик, чтобы через окна по случайности не увидели. Я не хочу побег, подумал Воронцов, эмоции - вот, что тревожит душу. Вот, что закончилось и почему так стало тяжёло. Оседлый жаждет авантюр, авантюрист - оседлости; и каждого питает противоположность, но лишь на краткий срок. Мне хорошо в пути, но каждый раз я неизменно лелею мечту о тихой и спокойной жизни. Она исполнилась. Я ей пресыщен. Свободный пилигрим отужинал и переночевал в монастыре, он полон сил, ему пора в дорогу.
- Вы уезжате?
Он вздрогнул, погружённый в мысли. Слуга потомственной графини стояла рядом. Она нашла его сидящим на скамейке, опечаленно и мечтательно глядящего в даль, где громоздились обожженные закатным солнцем удивительные облака. Время от времени художник смотрел на старинный особняк с террасой и тогда взгляд его тотчас наполнялся прозрачно-призрачной тревогой. Девушка подошла неслышной поступью, как нечто, существующее только в полумраке.
- С чего вы взяли? - спросил Воронцов.
Она пожала плечами с непринуждённостью ребёнка, которого застали взрослые за поеданием шоколада после ужина.
- Вы смотрите так каждый раз, когда наутро исчезаете и целый год о вас никто не слышит. Затем всё повторяется. Меня прислала к вам Варвара Иоанновна и наказала любыми силами вернуть. Она тоже увидела ваше состояние и считает, что вам сейчас необходимо общество.
Михаил Семёнович оторвался от созерцания кривой линии горизонта, окутанной горением заката, и посмотрел на неё. На лице девушке возникла почти невинная улыбка, а следом проступил румянец на щеках. Карие глаза скользнули взглядом вниз, каштановые локоны едва заметно трепетали от дуновения ветра. Она замерла и дышала на удивление спокойно, словно ожидала этот взгляд и приняла его с достоинством, как холод камня предостойно принял в далёкие времена холод меча короля Артура.
- Всё верно, - донеслось от художника. - Я выздоровел, нужно уезжать. Передайте всем благодарности за заботу и внимание. Особое - для вас.
Он на мгновение замешкался, но после уверенно склонился над её рукой и коротко прильнул губами. Как в старомодных романтичных романах, с неудовольствием подумал Воронцов, но в этот вечер я прощаю себе всё. Неудовольствие сошло нет, едва он увидел совсем зардевшееся юное и мягкое в чертах лицо девушки. Её защита спала, как вуаль, и молодость, неопытность, сказочность ситуации хлынули снаружи, как воды попадают в омут.
Девушка отступила на шаг и сказала:
- Ваша болезнь неизлечима, Михаил Семёнович. И скитания будут вечными, если в вас что-то не сломается однажды, когда вы будете здесь.
От этих слов он опешил; рука, ещё поднятая после поцелуя, безвольно опустилась.
- Я передам ваши слова Варваре Иоанновне и гостям. Доброй ночи, - закончила она, развернулась и быстрым шагом пошла в сторону залитого медово-апельсиновым огнём здания.
- Как вас зовут? - крикнул ей вслед Воронцов.
- Узнаете в следующий раз! - обезоруживающе прозвучало в ответ.
Михаил Семёнович вновь остался один, но больше не хотел, не мог. Из ниоткуда в небе появился сияющий необычайной белизной лунный диск. Одиночество стало опасным, если не болезненным состоянием, требующим немедленного вмешательства. В нём всё уже переменилось. Медлительный и лёгкий тон провинции сменился на дорожный лад. С окончанием сумерек все чувства обострились, как происходит всякий раз в переломные моменты существования. Её слова задели Воронцова, затронули самые тёмные глубины души. Так происходит всякий раз, когда некто другой обескураживающе произносит твои собственные мысли. Тогда они становятся плотнее, перестают быть стекловидными, а следом получают истинную власть. Сам того не понимания, Михаил Семёнович поднялся и, сгорбившись, пошёл в свой дом.
Воспоминания вдруг сами возникали перед взором. На протяжении всей жизни он возвращался на родину и каждый раз бежал с горящими глазами. Авантюрист, он ждал в оседлости спасения и утоления всей жажды. И все-таки невольно ждал ещё момент, когда не сможет вновь бежать. Где-то в самых отдалённых уголках сознания за запертыми на замки дверьми эта мысль жила и преследовала его в кошмарах. Он с ужасом видел, как возвращается и остаётся до конца, как становится обывателем, которых столько лет всечасно сторонился. И как теряется, находя себя заново в новой, дикой для него ипостаси. Толстый и домовитый, медлительный и ленивый Воронцов. Нет, такого быть не может. Такое представить нельзя без склизкого и леденящего душу приступа паники. Что сотворила эта женщина, думал Михаил Семёнович, пока ноги сами несли его к кровати в просторной спальне на втором этаже. И ведь тысячу раз права...
Он заснул в третьем часу ночи, пролежав до того без единой мысли. А наутро, с рассветом, собрал свои немногочисленные саквояжи и погрузил в машину. На улице ещё витала лёгкая прохлада. Воздух был тяжёлый и привычно неторопливый от свежести; ночь отступала. Не спали и блестящие авантюрином и топазом огненные мухи - мотыльки. Они напоминали искры жизни. Бесмысленные, мечущиеся, нелепые, но наполненные жизнью искры.