Время невысказанных слов

X. Март-апрель

Снег в этом году лежал долго. Февраль наступил и тянулся вместе с этим снегом, постоянно падавшим и покрывавшим землю очередными слоями. Эта зима перестала напоминать мне Максима. Она растворилась в нем. Вместе с той последней ночью, которая стала началом. Чего?

Длинных муторных отношений, съедавших изнутри, даже когда и видимости этих отношений не было.

Я потерялась. Пришла в тот день домой, оглянулась вокруг и едва не завыла от тоски. Что я наделала и самое главное, зачем? Вогнала себя, вбила кольями в землю, только вот расти из меня уже ничего не будет – не то время года.

Но я… не жалела. Точнее, не могла жалеть и не стала. Попробовала забыть или заставила себя забыть, не знаю. Перестала отвечать на звонки, с репетиций убегала, в кулисах не задерживалась, почту игнорировала. Выжидала. Понимала, что веду себя глупо, понимала, что сама виновата, понимала, что он тоже может вот так вот пропасть в один миг, и что я буду делать? Метаться из угла в угол и спрашивать пустоту, все ли с ним в порядке и как ему помочь? Я даже приблизительно не знала ответов на незаданные вопросы. Боялась ошибиться, и это было не тот случай, когда можно было пойти ва–банк. Не тот, когда риск – дело благородное.

На сцене мы уже не притворялись. Стояли как два привидения в свете прожекторов. Не могли даже прикасаться друг другу – в месте прикосновения кожа горела огнем.

Смирнитский орал на нас и заставлял лечиться, кажется, только делая вид, что верит отговоркам о едином вирусе, сразившем главных героев главной постановки студии. А ведь мы говорили чистую правду, как не уставала напоминать нам Анжела, считая это, видимо, забавной шуткой.

Первое время мы играли на каком-то надрыве. Сложно было стать не Максимом и Варварой, а Дмитрием и Аней. Как никогда сложно. Оставаясь на сцене перед полным залом зрителей (как никогда полным), окутанные музыкой фоном, мы пытались донести что-то в первую очередь друг до друга. И… выматывались, как никогда. Глаза слезились, голос дрожал, объятия были цепкими, со стиснутыми зубами и затаившимся дыханием. Нам дарили цветы и говорили, как прекрасно мы стали играть, но мы просто не могли смотреть друг на друга. Расходились по кулисам, разбегались, стараясь не встречаться.

В любом случае, дальше так продолжаться не могло. Мы отыграли еще пару спектаклей вместе, и, кажется, научились справляться. Снова.

Максим закрылся наглухо, запечатался с головы до ног, я же стала замечать, что веселые шумные люди стали раздражать меня, будто это они были виноваты, что я превращаюсь в обозленную высохшую истеричку.

Как-то мы шли с Марком домой после репетиции – я в тот день, кажется, забыла, что он, как и обычно, идет рядом, – шли медленно, грустно пиная не растаявший еще снег носками ботинок, и вдруг он сказал, прерывая гнетущую тяжелую тишину:

 – Как мне хочется, чтобы скорее наступила весна! Быть может, тогда ты снова станешь прежней Варькой, и с твоего лица уйдет постоянно задумчивое выражение.

Я не сразу нашлась с ответом. Меня тронули эти слова – как забота о больном ребенке.

 – Это все длинная зима, Марк, ты прав. В марте не должно быть такой мрачной ноябрьской погоды. Обещаю снова стать веселой, когда растает снег.

 Он посмотрел на меня искоса, усмехнулся.

 – Я все это к тому говорю, что на тебя слишком много свалилось за этот год, и сейчас у меня такое чувство, будто что-то, наконец, добивает тебя. Как не получалось сломить тебя раньше, так это что-то может сломить тебя теперь.

 – Все нормально, Марк. Точнее… пока не очень нормально, но будет. Я обещаю.

 – Нормальность – это порок, – грустно ответил Грозовский. – У тебя должно быть не нормально, а отлично. Лучше всех. Ты помнишь такие слова?

Я с улыбкой взяла его под руку.

 – Помню. – Слова Марка были как толчок, знак, что пора просыпаться от спячки, пора прекращать лить сопли и растекаться по подушке. Пора принимать решение. И я решила решиться. В этот же вечер.

Мы остановились с Марком у моего подъезда – ему было дальше.

 – Я не хочу пока ни о чем тебя спрашивать. Как и Максима. Но ты знаешь, что всегда можешь все мне рассказать.

Я поцеловала его в щеку.

 – Спасибо, Марк.

Впервые за долгое время у меня поднялось настроение. Сейчас мне уже было наплевать на погоду и на то обстоятельство, что снег еще даже не начал таять, а морозы никак не хотели спадать. Я взлетела по ступенькам в квартиру, разделась и присела к компьютеру.

Телефон молчал. Я смотрела на него и думала, что по телефону не смогу сказать того, что хочу и как хочу. Пока я раздумывала над словами, загрузился интернет и выдал одно сообщение. От Максима.

Ну что ж, мы решили решиться в одно время. Это неудивительно.

 «Варька,

никогда не любил объясняться через телефоны и Интернет, но сейчас не вижу другого выхода. Сегодня ты смотрела на меня на сцене, как на прокаженного – то ли я так раздражаю тебя, то ли у меня уже правда начались глюки, и я теперь все буду видеть в искаженном виде. Но, тем не менее, молчать дальше не имеет смысла. Молчание никогда не решало проблему, а уж нашу (если можно назвать это проблемой) тем более. И я сойду с ума, если мы еще месяц будем молчать.