Время предавать

Время предавать

- Время.

- Да. Я знаю. Уже иду... Сейчас, - голос казался чужим. Высокий худой человек с седеющими висками, полжизни уже позади, и вот он - час... пришёл. Незваным.

В молодости всё казалось проще. И – легче, что ли. Да, он понимал, что будет страшно, трудно, невыносимо, но так... нелепо, ненужно... Нет, в молодости многое кажется проще.

Тёмный тяжёлый плащ вздымается ждущей шторма волной. Серебряная фибула, не украшение даже... пряжка... дешёвая, в любой лавке за гроши, если поторговаться... за два жалких дирхема.

Он провёл ладонью по полустёртой чеканке. Круг, разделённый пополам ломаной стрелой, привычной шероховатостью отозвался под пальцами.

Всё. Время. Пора.

* * *

- ...твой последний шанс.

Голос судьи твёрд, как кора столетнего дуба, и сам он такой же. Кряжистый, старый, и пальцы... Корявые корни вросшего в землю великана.

- Мальчишка, - говорит судья, - глупый самонадеянный мальчишка... Он, не ты... Ты – другой. Вор. Предатель. А парня жалко. Виселице всё одно – молод, стар, глуп, виноват, не виноват...

- Отпусти. Его, не меня, - просит он.

Потом опускает голову и смотрит в пол. Долго смотрит.

- Я... сознаюсь. Во всём.

Судья качает огромной седой головой, по-отечески усмехаясь.

- Дурак, - говорит он. - Вор. Предатель. Ты и так сознался... Пацана казнят, вздёрнут – с твоих, между прочим, показаний. А пытка... Что – пытка? Мы её применить-то не успели, такого соловья как ты, надо слушать, не ломая крыльев...

От горячей, словно кипящая смола, правды непереносимо ноет сердце.

- Шанс? Ты говорил – шанс?..

Улыбка на лице судьи – корявая трещина в стволе древнего лесного исполина...

* * *

Писарь обмакнул гусиное перо в медную литую чернильницу, хищно нацелился на белый, ни в чём не повинный лист бумаги...

- Так как писать – через "О" или "А"? Или ты не грамотный?

Человек равнодушно пожал плечами.

- Пиши через "А" – не всё ли равно. И так и так неправильно...

- Почему? - очень натурально удивился писарь, став мгновенно похож на настороженного селезня, у которого дворовый мальчишка вот-вот выдернет из хвоста жемчужное перо.

- Меня зовут Селим.

- Ну и?.. - вскинул брови писарь.

- Ничего, - сказал он. - Не отвлекайтесь, господин надворный писарь, я так... размышляю. Вслух.

* * *

Герцог. Высокий, поджарый, наполовину седой, похожий на степного орла хищной повадкой.

Он. Собеседник Герцога. Ниже на полголовы, но в кости шире, скрытые тёмным плащом плечи выдают немалую силу.

Покой.

В отливающих зеленью канделябрах тускло горят фитили, бросая тревожные, рваные тени на лица собеседников. Заполночь. Сквозняки. Кутающийся в тёплую шерстяную накидку Герцог. Замерший в немой неподвижности, словно бы не чувствующий холода другой. На плече его – серебряная фибула, круг, разделённый надвое ломаной стрелой.

- И так, - говорит Герцог. Глаза его мерцают тем же зелёным огнём, что и медь канделябров. Тонкие губы цедят слова.

- И так, - говорит Герцог. - Вас зовут Салим Кандидо.

- Да.

- Это настоящее имя?

- Теперь – да.

- И вы хотите служить мне.

Герцог не спрашивает. Герцог утверждает.

- Почему? - а вот это вопрос.

- Мне нужен сильный господин. Сейчас самый сильный – Вы.

Герцог задумывается. Ненадолго, удара на три сердца.

- Хорошо. Но откуда я знаю, что ты мне не изменишь?

- Моё слово. Я буду верен вам до конца ваших дней.

- Но откуда я знаю, что ты сдержишь слово?

Теперь молчит собеседник.

- Вы – не знаете, - говорит он, наконец. - Но кто не рискует, тот...

Губы Герцога искривляются в жесткую полуулыбку...

* * *

- А всё будет очень просто, - говорит судья. - Однажды приду я, или тот, кто меня заменит, и скажет: время предавать. И ты – предашь.

- Почему?

- Потому что предавать – твой талант. Твой единственный неповторимый талант.

* * *

Он в тёмном плаще, разрываемом ветром. Под ногами – помост ратуши, впереди, насколько простирается площадь, море голов. Чернь вышла на улицы, требуя хлеба и зрелищ, вина и женщин. Крови господ и золота богатеев.

- Что вы хотите? - голос его разносится над площадью, как часом раньше – звук набата. Толпа взрывается криками.

- Стоп, - он поднимает руку. - Мне нужен человек. Человек, говорящий с вашего голоса и вашими словами. Один. Тогда я его выслушаю.

Толпа вздымается шумной волной, набегает на ворота ратуши, откатывается, снова набегает, и выталкивает из своих недр рослого темноволосого человека в одежде подмастерья.

- Это наш Голос! - вопит толпа. - Он говорит за нас!

Они стоят напротив друг друга: он, рослый, плечистый, в дорогом тёмном плаще с серебряной фибулой на плече, и Голос, не менее плечистый и рослый, одежды его просты, но если поставить их рядом, плечом к плечу – братья, не иначе, разлучённые ещё в детстве, но сохранившие фамильное сходство, несмотря на десятки прожитых раздельно лет.

- Здравствуй, Голос, - негромко говорит он.

- Здравствуй и ты, господин, - откликается Голос. - Говорить будем, иль сразу меня на дыбу – чтобы не терять время попусту?

- Сначала поговорим, - он улыбается, чем вызывает удивлённые взгляды свиты. Его не привыкли видеть таким. Его привыкли видеть мрачным, как сама смерть.

Ещё больше свита удивляется, когда он приказывает им удалиться.

- Давай, Голос. Я тебя слушаю...

* * *

- Ты предашь единственный раз, но этого раза должно хватить за глаза, - иногда судья говорит загадками. - Но чтобы предать, ты должен стать самым верным, самым честным.

- Но как?

- Любое данное тобой слово – станет камнем. Чтобы никто и ничто не заставило тебя его нарушить. Ты должен стать идеалом чести, идеалом добродетели. И неважно – кому дано слово, простолюдину или нищему, герцогу или придорожному дереву. Ты одинаково отвечаешь перед всеми.